Путь к золотым дарам

Славобор скрипел зубами. Сердце рвалось повести рать на отчаянный приступ, но умом воевода понимал: так можно только погубить самых храбрых. Этому он научился ещё в зимнем походе, когда чуть не сгорел живьём вместе с дружиной, лихо бросившись к воротам Черноборовой колдовской твердыни. Оставалось стоять, ждать, слушать наглые шутки засевших в городе, ещё и подбадривать своих северян: эка невидаль — жабы, дождь, на то-де и осень...

А четыре волхва взяли в руки жезлы, на которых была вырезана змея, борющаяся с лягушкой. Такие жезлы делались из палки, которой разнимали жабу и змею. Жаба — земля, змея — молния и дождь. Приговаривая заклинания, волхвы дружно замахали жезлами. И, повинуясь им, черно-красная туча двинулась к городу. Друиды, пуская в ход жезлы и заклятия, отгоняли тучу от него. Стиснутая между двух могучих колдовских воль, туча остановилась между валами города и городища и бесплодно заливала смертоносным дождём площадку, с которой все воины уже успели перебраться под защиту городищенских валов и волшебства.

Голодным вороньем каркали в небе три богини, и им вторили все пожиратели падали из леса. Ну где же головы на кольях, одежды в крови, трупы, чтобы их оплакивать... или пожирать? Почему так мало? Двух смертей не испугались эти венеды, вдруг ставшие росами. За Огненную Правду стоят. Так получат третью смерть, огненную! Хоть тогда ни стирать после них будет нечего, ни на колья сажать, ни пожирать — разве почерневшие тряпки, обгорелые черепа да пережаренное мясо. А оплакать можно и поле, покрытое пеплом и обугленными телами. На росов, бившихся за южные ворота, богини не обрушивали жаб и кровавого дождя, только чтобы не задеть своих. Но как только ворота пали, в небе снова раздался тройной вороний грай.

Черно-красная туча вмиг стала огненно-красной. Половина её отделилась и поползла на юг вслед за одной из чёрных птиц-богинь. Другая же стала быстро расти вниз и обратилась в огненную стену — клубящуюся, пышущую жаром, ревущую, будто пламя в кузнечном горне. Стало светло, словно днём или при ночном пожаре, а лесная тьма, окружавшая священную гору, сделалась ещё непрогляднее. Пылающая стена двинулась на лесовиков — и вдруг застыла, столкнувшись на валу городища с другой стеной — золотистой, полупрозрачной. Создали её и держали не боги, а два волхва — Вышата и седой дрегович. Под недовольное карканье богинь красная стена поползла вдоль валов, охватывая непокорное городище. Но всякий раз на её пути вставала золотая стена — живое, доброе пламя против мёртвого и злобного. Потомки траспийских жрецов не забыли среди дреговин древней солнечной волшбы.

«Ох, бежать бы, пока свободны ворота!» — думалось многим. Но призрачные воины в волчьих шкурах все стояли безмолвные и недвижные, такие же суровые и диковатые, как нынешние нуры. Им-то, мёртвым, уже ничего не страшно. Но может, и им приходилось вот так же стоять перед пекельной силой — мало ли было и есть охотников её будить?

А огненная стена уже замкнулась. От жары спирало дыхание, одежда липла к потному телу. Где Солнце-Царь с дружиной? Может, уже сгорели в пекельном пламени? Может, весь мир уже горит в нём? Только пламя вокруг да два огненноглазых ворона в тёмном небе. Кто-то бухнулся на колени, воздел руки, истошно завопил:

   — Смилуйся, пощади, богиня грозная, триединая, всемогущая!

   — Смилуйся, владычица! — подхватило сразу несколько голосов.

Серой змеёй мелькнул клинок в руке Вячеслава, и закричавший первым повалился с разрубленной головой, так и не поднявшись с колен. Кто-то взмахнул топором, метя князю в голову, но княжич Всеслав одной рукой перехватил древко, а другой всадил акинак в горло нападавшему.

   — Кто тут огненной смерти боится? — загремел над городищем голос Вячеслава. — Сгорим — и вознесёмся с дымом в светлый Ирий, к предкам нашим. А кто к ним не хочет, тому среди упырей и навьев место!

   — Что ж вы, мужи зрелые? — срывающимся голос крикнул Всеслав. — Я, молодой, больше вашего жить хочу, только не под ними! — Рука его взметнулась, указывая на двух громадных воронов.

— Кровь ваша пёсья, а мать гулящая! — выругался Собеслав. — Кто Яге посмеет молиться, сам к ней прежде других пойдёт.

Славобор же, не тратя слов, хрястнул одного из крикунов кулаком в зубы.

Хилиарх наблюдал за происходящим с философским спокойствием. Хорошо было бы уповать на благого и всемогущего Бога. Особенно сейчас, когда умирать вовсе не хочется, а в Суботове ждёт хорошенькая вдовушка. Но он знал: всемогущих богов нет. Как и всемогущих магов. Четверо волхвов сейчас не просто бормочут заклятия, а вкладывают в них всю духовную и телесную силу. Откажет у кого-нибудь из них сердце, и распадётся золотая стена, и хлынет в брешь всеиспепеляющий огонь Смерти. Не предки ли этих волхвов не сумели остановить Балора? И Ардагаст может погибнуть в этом бою, и Огненная Чаша не всесильна — разрубил же её когда-то фракийский царь. И помчится тогда на восток, сминая всё колесницами, воинство Морганы-Смерти.