Путь к звёздам

   А я и не слушал его быстрые слова. Угу, подумалось мне. Я ведь тоже про такое мечтал. В смысле, в мечтах я всегда был сам себе хозяин и всегда был герой. А потом тебе - такому упрямому, такому гордому, державшемуся почти сутки! - делают укол. Один безболезненный укол пневматическим шприцем. И через полминуты тебе в кости потихоньку, по миллиметру, начинает вливаться кипящий свинец. Других сравнений нет. И так продолжается, пока он не заполнит по капелюшке все кости, не дойдёт до мозга - тогда теряешь сознание. Но это не самый страшный раз. Самый страшный раз - второй, когда ты знаешь, что сейчас будет. И самые страшные во второй раз - именно те полминутки, когда всё вроде ничего, но ты ждёшь, ждёшь, ждёшь... и все силы уходят на то, чтобы не начать скулить, это ещё имеет значение, пока имеет... А вот в третий раз при одном виде маленького серебристого пистолетика у тебя отказывает всё на свете, но тебе на это плевать, ты кричишь в ужасе, что тебя, твоего трусливого воя-согласия, не услышат - вдруг?! - и это повторится ещё раз... А потом ты волочишься к выходу между двумя охранниками на ломающихся ногах, ревёшь взахлёб (от радости, от облегчения!), оставляя на полу позади мерзкие следы (их тут же смывает равнодушно какая-то машинка) и - чувствуешь, как глядит тебе в спину твой лучший друг. А ещё потом слышишь его крик - ужасный знакомый крик. Но в нём - нет согласия, просто адская боль...

   ...Сторк показался мне совсем маленьким дурачком. Но лишь на мгновение. У него была мечта, и он в неё верил. И он никого не предавал.

   А у меня что осталось?

   Я встал - тяжело, медленно. Сторк тоже поднялся, оборвав разговор на полуслове.

   - Я пойду, - бросил я равнодушно. Клатс кивнул, первым вышел из ниши - не оглядываясь...

   ...Больше я в коридоре никого не встретил. В каютке зажёг свет, огляделся. Была она - каютка - нежилой, потому что гроб не бывает жилым. Грудь жгло; я снял жилет, развязал и уронил галстук, стащил рубашку. Мы пели в нашей форме, как раньше, когда... как раньше. И теперь одежда была испорчена - продрана и в крови. Под рёбрами оказалось противный чёрно-синий с багровым потёком и большой точкой желвак. Я на него долго смотрел, потом сел на кровать, вздохнул и начал задумчиво вставлять в рану палец - правый мизинец.

   Больно почти не было, только немного неприятно. А потом просто в какой-то момент всё вокруг мягко зазвенело и как-то плавно стекло - стекло куда-то вниз, как будто кто-то смыл картину смоченной в растворителе тряпкой...

   ...Я очнулся от того, что надо мной плакала Ленка.

   - Зачем ты?! Ну зачем ты?! Ну зачем?! - повторяла она, придерживая меня обеими руками. Я долго мутно глядел в её лицо, потом спросил:

   - Лен... тебе не противно меня касаться?

   Она расплакалась ещё сильней. Всхлипывая, попросила:

   - Давай я тебе рану обработаю... Кто тебя так?! Не сам же? Я вошла, а ты сидишь... но ты же не пальцем себя так...

   Я кивнул и прилёг. Ленка заметалась, открыла аптечку, что-то тащила, чем-то звякала... Потом бинтовала меня, быстро, ловко и аккуратно, а потом заставила подвинуться и легла рядом. Мы молча осторожно взялись за руки и долго-долго так лежали. Рану слева в груди дёргало и толкало, но всё слабей и слабей...

   - Это всегда так будет? - спросила Ленка вдруг. - А когда они победят, мы что же...

   - Думаешь, они победят? - спросил я, не двигаясь и глядя в потолок. Ленка всхлипнула - не слезами, горлом и голосом:

   - Я раньше ни за что бы не поверила... Но ты сам же видишь...

   Я повернулся на нераненый бок и обнял её, прижал голову к своей груди. Ленка не сопротивлялась, ничего не говорила - наоборот, в ответ меня обхватила с каким-то жалобным пискливым вздохом, Год назад я о таком мечтал потихоньку и представить себе не мог, что такое будет на самом деле. А сейчас я это сделал очень просто и обыденно, но всего лишь потому, что так было не очень страшно жить. Мне ничего не хотелось - ничего такого, о чём я тоже мечтал, если честно, и даже решил, что уговорю Ленку летом "попробовать". Я ведь тоже ей нравился...

   Мы лежали - молча и без мыслей. Лежали, обняв друг друга. Лежали, не зная, что будет дальше и кто мы такие...

* * *

   Конечно, скрыть ничего не удалось. Моё ранение обнаружили уже к середине "дня".

   А вот насчёт одежды мне никто ничего так и не сказал. Я соврал, что сильно поранился случайно, наткнулся на железку. И саму железку припас, положил и указал - где. Они проверили, методично, но не очень тщательно - на месте и на месте, взяли, выкинули, чтобы больше никто не покалечился, мельком посмотрели рану. Мне, правда, показалось, что осматривавший меня врач что-то заподозрил. Но у взрослого сторка по лицу и глазам что-то понять трудно. Он только спросил как-то странно: "А галстук ты свой тоже испортил?" И я сказал: "Ага, я им кровь останавливал... я его выкинул уже..." - и подумал, что теперь, по крайней мере, весь позор дальше будет на мне. Не на галстуке. Я его сожгу. Улучу момент - и сожгу обязательно. Как убитого воина.

   Ну, так я тогда думал.