Путь хирурга. Полвека в СССР

— Интересная какая история! А теперь ведь для этого в больницу кладут. По-научному это называется операция парасентеза — прокол барабанной перепонки.

Наша реакция Буденному льстила. Он повел нас осматривать дом. В больших комнатах было много картин с его изображением — целая галерея одного человека, и почти все изображали Буденного на коне. Стояло недоконченное парадное полотно — портрет работы художника Преображенского. В стороне висела копия знаменитой картины «Сталин принимает парад Первой конной армии». Репродукция этой картины была во всех школьных учебниках — она символизировала значение Сталина как организатора Красной армии. Буденный недовольно прищурился на нее:

— Вот ведь наврал художник — ничего этого не было. Держал для порядка, выброшу скоро.

На стенах висели подписанные фотографии советских министров и маршалов. Отдельно на столе стояла в рамке фотография Сталина с его подписью. Редкую подпись вождя мы видели впервые и стали всматриваться: «Действительному организатору Первой конной армии С.М.Буденному от И.В.Сталина». Странная подпись. И дата — зловещий 1937 год. Хозяин рассказал историю фотографии.

В те годы Сталин стал очень подозрительным. Он часто всматривался в глаза человека и говорил ему со своим грузинским акцентом: «Почэму это у тэбя взгляд такой бэспокойный?» или: «Что-то ты пэрестал смотрэть мне в глаза». После того этот человек пропадал, и все знали: не дай бог упомянуть о нем в разговорах со Сталиным или даже друг с другом. Все боялись не только его, но и друг друга тоже. Так погибли маршалы Блюхер и Тухачевский и много честных и заслуженных революционеров. Зловещее замечание Сталина однажды услышал и Буденный:

— Что-то, я вижу, разлюбил ты меня, Сэмен Михайлович.

Знаменитый герой заволновался:

— Что вы, Иосиф Виссарионович! Да я за вас в огонь и в воду, только прикажите!

— А если нэ разлюбил, то почему ты мнэ свою фотографию нэ подаришь?

— Да я давно хотел, Иосиф Виссарионович! Ей-ей, собирался…

— Ну, если собирался, то подари тэпер.

Буденный быстро сбегал за фотографией:

— Вот, принес, Иосиф Виссарионович, карточку.

— Вижу, что принэс. Тэперь подпиши.

Буденный сел к краю стола, взял ручку и застыл в нерешительности — как написать?

Для него легче было срубать головы шашкой, чем написать несколько слов. Он боялся написать «Дорогому» — это могло показаться Сталину слишком фамильярным; и боялся написать «Глубокоуважаемому» — это могло показаться слишком холодным (в этом месте рассказа я вспомнил, как годы назад мой отец испытывал такие же муки, когда собирался писать Сталину и просить квартиру). А Сталин ходил позади нерешительного маршала и курил трубку. Видя его замешательство, сказал:

— Что, нэ можешь сам написат?

— Никак не могу, Иосиф Виссарионович.

— Хочэшь, я тэбе продиктую? Пыши: «Великому и гениальному»… написал? Пыши дальше: «создателю Первой конной армии»… написал? Пыши дальше: «Иосифу Виссарионовичу Сталину и подпыши — от Семена Михаловича Буденного». Напысал?

— Написал, Иосиф Виссарионович!

— Ну, тэпер вижу, что ты меня нэ разлюбил. Поэтому хочу подарит тэбс свою фотографию.

И написал: «Действительному организатору Первой конной армии С.М.Буденному от И.В.Сталина». Эту фотографию мы и видели.

Рассказав, маршал добавил:

— Теперь понимаете, почему картина «Сталин принимает парад Первой конной» — это выдумка художника.

Рассказ Буденного произвел на нас гнетущее впечатление: вот какие игры унижения разыгрывал характер диктатора за Кремлевской стеной! Это было похоже на сумасбродства римского императора Нерона две тысячи лет назад. Но, по крайней мере, римский Сенат терпел-терпел, а все-таки проголосовал за казнь императора, и тот вынужден был покончить с собой. А во всем окружении Сталина не было никого, кто бы хоть в чем-то возразил ему. Буденный, этот рубака-кавалерист, герой революции, вел себя со Сталиным, как трусливый раб.

Интересно было бы узнать: насколько Сталин верил в ореол величия и гениальности своей личности, которые сам культивировал? Из рассказа Буденного выходило, что это была типичная игра параноика — он возвышал себя за счет унижения своего окружения (и всего советского народа!).

Даже Языков не знал, как реагировать на рассказ о фотографии — удивляться, возмущаться? Всю обратную дорогу мы молчали, думая одно и то же.

Рождение, сына

И теперь с новой мыслью и целью

Я, как птица, гнездо свое вью…

Александр Вертинский

И наступил тот логический момент в каждой любви, когда Ирина сказала мне:

— Я беременна.

Она сказала это не радостно, а растерянно — ведь ничего в нашей жизни еще не было решено, у нас не было жилья, мы мало зарабатывали и совсем не были готовы к такому исходу любви. Я на мгновение растерялся, но тут же обнял и притянул ее:

— Я вас обоих ни-ког-да не брошу.