Путь ко Христу

– Э, нет, – сказал ему батюшка, – во-первых, они сразу открыли стрельбу и убили моего товарища. Жаль его, бедного. И еще, уважаемый следователь, в мире есть такие высокие ценности духовного плана, когда их любой ценой надо защищать и отстаивать. И я за Мать свою Церковь и впредь жизни не пожалею. Она мне новую жизнь подарила и открыла такие горизонты духовных возможностей, о которых я даже не подозревал. Ну а пуля, вот она, я положу ее в киот под стекло к иконе Спасителя на молитвенную память.

Бесогон из Ольховки

Зима в этом году в Закарпатской Руси стояла необыкновенно суровая. По утрам, когда заиндевевшие ветви деревьев искрились и сверкали на солнце, столбик термометра зашкаливал за минус двадцать. Горы, лес, ущелье – все завалило снегом, а крестьянские хаты в Ольховке как будто наполовину осели в сугробы, накрывшись большими снежными шапками, да над каждой хатой в морозном безветрии поднимался синий печной дымок. И над всей этой застывшей зимней красой на малой горе возвышался православный храм Божий, трудами и грошами поселян возведенный из камня на века. Около храма в больших деревянных решетчатых клетях, совсем приземленно, была устроена звонница с двумя огромными, покрытыми зеленой патиной колоколами и дюжиной подголосков мал мала меньше. Колокола были украшены орнаментом, барельефами святых и славянской надписью, гласившей, что колокола были отлиты в Австрии во славу Пресвятой Троицы.

Мы с приятелем Юрием Юрьевичем – коренным гуцулом – ехали в Ольховку по делам на его вездеходной «Ниве» по горной дороге, стуча одетыми на колеса цепями. С нами ехала приятельница Юрия Юрьевича – молодая красивая вдова Магда, которая везла своего бесноватого сына, мальчишку лет девяти, на которого не было никакой управы. У Магды в Ольховке был родственник, которого она по-гуцульски называла «вуйко», что означало, что он ей – дядя. Этот вуйко был иеромонахом и целых сорок пять лет служил священником в Ольховской церкви. Когда мы вышли из машины, щурясь от яркого горного солнца, звонарь раскачивал колесо, прикрепленное к железной балке, на которой висели колокола. Здесь раскачивают сами колокола, а не железный язык, как у нас в России. Вскоре тяжелый медный гул валом прокатился по земле и, отразившись от гор, эхом прошелся по ущелью. По тропинкам в снежных сугробах ко храму потянулись прихожане в овчинных шубах и валенках. День был воскресный, и народ спешил на Божественную литургию. В храме специального хора не было, как, впрочем, и по всему Закарпатью, и народ пел всю службу от начала и до конца, как в древние времена.

Надо сказать, что зимой здесь храмы не отапливаются, и прихожане в своих овчинных шубах и валенках на холод не жалуются, но когда я из теплой машины вошел во храм в своем легком пальтишке, холод пронизал меня буквально до костей. Народ пел, и пар, клубами вырываясь из глоток, поднимался к потолку. Царские Врата были открыты, и я хорошо видел, как священнодействовал иеромонах. Он был стар сухой здоровой старостью, быстр и точен в движениях и легок на ногу. В отличие от закутанных в шубы прихожан, батюшка был одет очень легко, судя по развевающемуся при быстрых движениях облачению и летящей походке с кадилом в руке вокруг престола. Стопы ног его так и мелькали из-под стихаря, обутые в новенькие резиновые галоши. Меня от холода стала колотить дрожь, и я сказал Юрию Юрьевичу, что замерзаю и пойду сяду в машину. В машине я включил отопление и немного согрелся. Я сидел и раздумывал о батюшке, который слыл по всему Закарпатью как решительный и удачливый экзорцист, или по-русски – бесогон.