Читаем Путь колеса полностью

Однажды он подошел к решетке и начал дразнить часового за рвом. Он подставлял свою грудь под выстрел и остался жив только потому, что часовой промахнулся, и пуля, пролетев около него, убила другого заключенного, стоявшего в отдалении.

В противоположность ему, другой арестант отличался раболепием. Ему случалось глядеть на тюремщиков с заискивающей улыбкой, просить о лишней миске супа, стоять перед ними навытяжку, хотя от людей, ожидавших смерти, такой почтительности не требовалось. Он не скрывал или старался уверить других, что находится среди политических по недоразумению, ибо по профессии был взломщиком и много лет провел в уголовной тюрьме. По-видимому, там он и приобрел свои почтительные привычки.

Был седой однорукий человек, рассказывавший, что другую руку он потерял во время восстания, за несколько лет перед этим. Он путал дату этого события в разговоре с другими участниками восстания. Кроме того, Тарт заметил, что однажды во время ночного вызова, когда вся камера была в тревоге, этот человек вел себя не так как все. Он проснулся, прислушался и снова спокойно уснул: по-видимому смерть ему не угрожала.

Был еще человек излишне разговорчивый. Он выкладывал свою биографию и желал слушать чужую. Он был участником маленькой террористической группы, все члены которой были уже переловлены. Поэтому он позволял себе быть откровенным, а это невольно вызывало на откровенность и его собеседников, принадлежавших к организациям иного типа, в которых не все члены были переловлены.

Двойственное впечатление производил также один бывший певец. Он, как и все, останавливался около окон, считал часовых за рвом и мерил его глубину, но другие делали это невзначай, с голодной цепкостью в глазах, а он смотрел в ров подолгу, имел любознательный вид и шепотом, шевеля губами, множил число часовых на данном секторе на все число секторов. Он или не подозревал о присутствии шпионов в камере или имел причины не бояться их.

С ним происходило превращение, когда он начинал петь. Тогда сомнения в его искренности исчезали. Кое-кому его репертуар не нравился, ибо он пел о веревке в доме повешенного, но другие слушали его с волнением. Это были обычные тюремные темы: решетка, облака в небе, ветер с полей, побег. Он знал много мотивов из песен и старых опер и к ним сам подбирал слова. Он был импровизатор.

Однажды, после непогоды, яркий солнечный луч упал сквозь решетку и вывел арестантов из дремоты. Он был красив, но люди в камере не обрадовались ему и отвернулись от него, как от досадного напоминания. Певец оглядел лица, угадывая настроение. Он был театрален. Он стал у окна лицом к зрителям так, чтобы решетка и солнце были для него декорацией, и, с жестом в их сторону, запел:

Вот в полдень из-за тучБросает солнце яркий луч.Но чтоб лучу до нас достать,Решетку надо миновать. И вот: бледнеет свет,Он потускнел, в нем жизни нет,И в сердце пленника поройОн бьет отравленной стрелой. Ах, в сердце пленника поройОн бьет отравленной стрелой.

Он высказал в словах мысль, которую каждый неясно сознавал, и имел успех, выразившийся в том, что после его пения люди стали еще угрюмее. Его стих был негладок, но мелодия и голос, которым он хорошо владел, делали их лучше.

В камере было тесно. Места на койках занимались в порядке прибытия. Тарт лежал на полу на соломе. Он прибыл последним, и ему досталось самое холодное место — на цементном квадрате посреди камеры. Квадрат этот отличался цветом от остального пола, выложенного кирпичом. Тарт, просыпаясь от холода, иногда раздумывал, что означал этот квадрат и почему он приходился как раз посреди камеры? Холод он объяснял свойствами цемента.

Его соседом в первые дни был однорукий старик. Потом освободилось место на койке, и старик перебрался туда. Тарт мог передвинуться с цементного квадрата на его место, но когда он перестилал солому, он услышал около себя шепот:

— Оставайтесь на старом месте. Закройте квадрат соломой. Я лягу вместо однорукого.

Это был Гренада. Он говорил в тоне приказания. Тарт отодвинулся на старое место. Гренада устроился рядом, и хотя он сейчас же отвернулся и закрыл глаза, Тарт понял, что они теперь союзники.

Утром он шепнул Гренаде:

— Вы знаете, что до прохода колеса осталось только два дня?

Гренада, не разжимая губ, ответил:

— Знаю. Все в порядке. Не разговаривайте со мной. Не смотрите в окна. Следите за людьми. Ищите шпиона…

<p>15. ВЫХОДНАЯ ДВЕРЬ</p>
Перейти на страницу:

Все книги серии Polaris: Путешествия, приключения, фантастика

Снежное видение. Большая книга рассказов и повестей о снежном человеке
Снежное видение. Большая книга рассказов и повестей о снежном человеке

Снежное видение: Большая книга рассказов и повестей о снежном человеке. Сост. и комм. М. Фоменко (Большая книга). — Б. м.: Salаmandra P.V.V., 2023. — 761 c., илл. — (Polaris: Путешествия, приключения, фантастика). Йети, голуб-яван, алмасты — нерешенная загадка снежного человека продолжает будоражить умы… В антологии собраны фантастические произведения о встречах со снежным человеком на пиках Гималаев, в горах Средней Азии и в ледовых просторах Антарктики. Читатель найдет здесь и один из первых рассказов об «отвратительном снежном человеке», и классические рассказы и повести советских фантастов, и сравнительно недавние новеллы и рассказы. Настоящая публикация включает весь материал двухтомника «Рог ужаса» и «Брат гули-бьябона», вышедшего тремя изданиями в 2014–2016 гг. Книга дополнена шестью произведениями. Ранее опубликованные переводы и комментарии были заново просмотрены и в случае необходимости исправлены и дополнены. SF, Snowman, Yeti, Bigfoot, Cryptozoology, НФ, снежный человек, йети, бигфут, криптозоология

Михаил Фоменко

Фантастика / Научная Фантастика
Гулливер у арийцев
Гулливер у арийцев

Книга включает лучшие фантастическо-приключенческие повести видного советского дипломата и одаренного писателя Д. Г. Штерна (1900–1937), публиковавшегося под псевдонимом «Георг Борн».В повести «Гулливер у арийцев» историк XXV в. попадает на остров, населенный одичавшими потомками 800 отборных нацистов, спасшихся некогда из фашистской Германии. Это пещерное общество исповедует «истинно арийские» идеалы…Герой повести «Единственный и гестапо», отъявленный проходимец, развратник и беспринципный авантюрист, затевает рискованную игру с гестапо. Циничные журналистские махинации, тайные операции и коррупция в среде спецслужб, убийства и похищения политических врагов-эмигрантов разоблачаются здесь чуть ли не с профессиональным знанием дела.Блестящие антифашистские повести «Георга Борна» десятилетия оставались недоступны читателю. В 1937 г. автор был арестован и расстрелян как… германский шпион. Не помогла и посмертная реабилитация — параллели были слишком очевидны, да и сейчас повести эти звучат достаточно актуально.Оглавление:Гулливер у арийцевЕдинственный и гестапоПримечанияОб авторе

Давид Григорьевич Штерн

Русская классическая проза

Похожие книги