Путь королей

Враг сделал агрессивный выпад. Стиснув зубы, Далинар шагнул вперед, подставляя под удар предплечье и моля Вестников, чтобы броневая пластина выдержала. Клинок паршенди обрушился на доспех и расколол его, по всей руке Далинара прошла волна сильной дрожи. Латная перчатка вдруг обрела свинцовую тяжесть, но Далинар продолжал двигаться, занося собственный осколочный клинок для ответной атаки.

Целился он не в броню паршенди, а в скалу под ним.

Оплавленные осколки наруча Далинара еще не упали на землю, а он уже рассек уступ под ногами противника. Огромный кусок скалы поехал вниз, и осколочник, потеряв равновесие, полетел вместе с ним спиной вперед и ударился с грохотом о камни.

Далинар ударил о землю кулаком той руки, где сломался наруч, и снял латную перчатку. Высвободил руку, и свежий воздух охладил вспотевшую кожу. Князь бросил перчатку — она все равно была бесполезной без наруча — и с яростным криком ударил, держа клинок одной рукой. Отсек еще один кусок скалы, и тот полетел на осколочника.

Паршенди как раз поднялся пошатываясь, но камень ударил его по голове; раздался громкий треск, и выплеснулось облако буресвета. Далинар спустился, пытаясь добраться до врага, пока тот не шевелился. К несчастью, правая нога Далинара потяжелела, и, достигнув подножия скалы, он сильно хромал. Сняв латный ботинок, он не смог бы удерживать вес остального осколочного доспеха.

Паршенди поднялся. Князь остановился и стиснул зубы. Слишком медленно. Доспех паршенди, хоть и треснувший в нескольких местах, был в несравнимо лучшем состоянии, чем броня Далинара. Удивительное дело, но враг сумел сохранить свой осколочный клинок. Он наклонил бронированную голову в сторону Далинара; глаза его были спрятаны за щелью в забрале. Вокруг другие паршенди молча наблюдали, не приближаясь и не вмешиваясь.

Князь поднял клинок, держа его обеими руками. Ветерок холодил покрытую липким потом беззащитную кисть.

Нет смысла бежать. Здесь его поле битвы.

Впервые за много, много месяцев Каладин чувствовал себя совершенно живым и полным сил.

Красота копья, его свист в воздухе. Единство тела и разума, мгновенная реакция рук и ног, быстрота, превышающая скорость мысли. Ясность и привычность старых приемов с копьем, изученных в самое жуткое время его жизни.

Оружие было продолжением его самого; он обращался с ним с той же легкостью и инстинктивностью, что и с собственными пальцами. Каладин вертелся, убивая паршенди, верша возмездие за то, что те убили стольких его друзей. Возмездие за каждую стрелу, которую выпустили в него, живую мишень.

Буресвет восторженно пульсировал внутри, и Каладин чувствовал, что у битвы есть ритм. Почти такой же, как у песни паршенди.

А враги действительно пели. Они пришли в себя после того, как увидели, что Каладин поглощает буресвет и произносит Второй идеал. Теперь паршенди нападали волнами, неистово прорываясь к мосту, чтобы сбросить его в пропасть. Некоторые перепрыгнули на другую сторону, чтобы атаковать там, но Моаш привел мостовиков — и, удивительное дело, они держались.

Сил летала вокруг Каладина расплывчатым пятном, каталась на волнах буресвета, что поднимались от его кожи, точно лист во время бури. Спрен была вне себя от восторга. Он ни разу не видел ее такой.

Каладин не прерывал своих атак — в каком-то смысле это была всего одна атака, потому что удары перетекали друг в друга без остановок. Его копье не замирало ни на миг, и вместе со своими людьми он всякий раз отбрасывал паршенди, когда те дерзко выходили на бой очередной парой.

Убивать. Бить-крушить. В воздухе повис кровавый туман, и умирающие стонали у ног Каладина. Он пытался не обращать на них много внимания — это его враги. Но чистейший триумф не вязался с истреблением.

Он защищал. Он спасал. И все-таки убивал. Как могло нечто столь ужасное быть одновременно столь красивым?

Каладин увернулся от сверкающего серебристого меча, потом ударил копьем в бок, ломая ребра. Повернул копье, и его уже треснувшее древко разбилось о бок второго паршенди. Швырнул обломки в третьего, поймал другое копье, которое бросил Лопен. Гердазиец собирал поблизости копья павших алети, чтобы по необходимости давать Каладину новое оружие.

Нападая на кого-то, кое-что о нем узнаешь. Осторожен ли враг, внимателен ли он? Рвется ли вперед, желая сокрушить и подавить? Извергает ли проклятия, чтобы вывести из себя? Безжалостен ли он или способен пощадить того, кто явно не представляет угрозы?

Каладин восхищался паршенди. Он сразился с десятками, понемногу меняя стиль битвы. Против него одновременно выходили только двое или четверо. Они атаковали аккуратно и четко, и каждая пара боролась как одно целое. Они, похоже, уважали его за мастерство.