Путь Моргана

Позднее тем вечером Ричард усадил Уильяма Генри на колени и вгляделся ему в лицо. В свои два с половиной года мальчик был крепким и рослым, и отец втайне считал, что ему достался лик строгого ангела. Взгляд приковывали не только его огромные и необычные глаза – поистине необычные, поскольку такой оттенок эля с красным перцем встречался крайне редко, – но и очертания скул, и безупречность кожи. Где бы он ни появлялся, люди оборачивались ему вслед и восхищались его красотой, которую замечали не только любящие родители. По всем меркам Уильям Генри был очаровательным ребенком.

– Мистер Тислтуэйт уезжает, – сообщил Ричард сыну.

– Далеко?

– Да, в Лондон. Теперь мы долго не увидим его, если увидим вообще.

Глаза малыша не наполнились слезами, но их выражение изменилось – Ричард уже знал, что оно означает тайные муки ранимой души.

– Он больше нас не любит, папа?

– Напротив, очень любит. Но в Бристоле ему стало негде развернуться, и мы здесь ни при чем.

Прислушиваясь к их разговору, Пег билась о прутья собственной тайной клетки, подобной тюрьме, в которой томилась душа Уильяма Генри. Однажды отказав Ричарду в том, что принадлежало ему по праву, она со временем вновь стала покорной, и если Ричард и заметил, что она принимает его ласки скорее по привычке, чем по велению сердца, то предпочел молчать. Пег вовсе не разлюбила его: отчуждение было вызвано угрызениями совести и ее бесплодием. Чрево Пег стало сморщенным и пустым, способным порождать лишь ежемесячные недомогания, а судьба отдала ее в жены человеку, который слишком любил детей. Такому мужчине не пристало ограничиваться единственным отпрыском, даже таким, как Уильям Генри.

– Дорогой, – заговорила Пег, когда они с Ричардом лежали в постели, слушая храп из соседней комнаты и сонное дыхание спящего Уильяма Генри, – боюсь, больше у меня никогда не будет детей.

Вот так. Тайное стало явным.

– А ты обращалась к кузену Джеймсу-аптекарю?

– Это ни к чему, он ничем мне не поможет. Такой уж сотворил меня Бог, я точно знаю.

Ричард заморгал и судорожно сглотнул.

– У нас уже есть Уильям Генри.

– Знаю. Он крепкий, на редкость здоровый ребенок. Но именно поэтому мне и хотелось поговорить с тобой, Ричард. – Пег высвободилась из объятий мужа и села.

Ричард тоже сел, обхватив руками колени.

– Я слушаю, Пег.

– Я не хочу переселяться в Клифтон.

Ричард щелкнул огнивом, зажег свечу и поднял ее так, чтобы видеть лицо жены – округлое, миловидное, искаженное беспокойством, с затравленными глазами.

– Пег, мы должны перебраться в Клифтон ради благополучия нашего единственного сына!

Пег заломила руки, вдруг став удивительно похожей на сына, – она не могла выразить словами свои чувства.

– Ради Уильяма Генри я и завела этот разговор. Мне известно, что нам хватит денег на покупку славного коттеджа на холмах, но там я буду одинока, в случае необходимости мне будет не к кому обратиться.

– Мы можем позволить себе нанять служанку, Пег. Я же говорил.

– Да, но слуги – это не родные. А здесь рядом твои родители, Ричард. – Пег скрипнула крепкими, выбеленными жесткой водой зубами. – Мне часто снятся страшные сны. Я вижу, как Уильям Генри бежит к берегу Эйвона и падает в воду – потому, что я занята, я пеку хлеб, а служанка носит воду из колодца. И этот сон я вижу каждую ночь, снова и снова!

В увлажнившихся глазах Пег заплясал отблеск свечи.

Ричард поставил свечу на сундук для одежды и привлек к себе жену.

– Пег, Пег, это всего лишь сновидения. Я тоже часто вижу их, дорогая. Но в моих кошмарах Уильяма Генри сбивает с ног разъяренная толпа, он умирает от дизентерии или проваливается в открытый колодец. В Клифтоне ничего подобного с ним не случится. А чтобы ты не тревожилась, мы наймем для него няньку.

– Тебе снятся разные сны, – всхлипывала Пег, – а мне – один и тот же. Каждую ночь Уильям Генри падает с берега в Эйвон, напуганный тем, что я никак не могу разглядеть.