Путь на Балканы

Дмитрий, глядя на раскинувшиеся перед ним пространства, пытался понять, что его тревожит. По своей натуре он не был склонен к любованию пейзажами и за пышным осенним увяданием видел не красоту природы, которую воспевали поэты, а грязь, слякоть и холод. С деревьев осыпаются листья? Это, с одной стороны, хорошо, враг не сможет подкрасться, прикрываясь зеленкой, с другой — плохо, потому что и к нему теперь сложнее добраться. С холма все хорошо видно? Это замечательно, если не считать, что и сами они всем заметны.

— Здорово, Граф, — отвлек его от размышлений знакомый голос.

— Привет, Федя, как поживаешь?

Нашедший его Шматов в ответ расплылся в широкой улыбке и принялся рассказывать новости: Северьян Галеев, слава тебе Господи, выздоровел и вернулся в свою роту. В бою никого не убило, и за это тоже спасибо Царице Небесной. У многих солдат до того прохудились сапоги, что они ходят в купленных у местных опанках, а ротный хотя и крутит носом, но пока что не наказывает. У самого же Федора справленые еще в Бердичеве сапоги до сих пор целые, чем он донельзя доволен.

— Хитров-то не обижает? — перебил его Дмитрий, которому рассказ приятеля был не особо интересен.

— Нет, его в другое отделение перевели, а у нас теперь отделенным — Штерн.

— Николаша?

— Ага, только он смурной ходит, будто в воду опущенный, видать по болгарке своей сохнет, а ведь у него невеста…

— Погоди, Федя, что-то я не помню, чтобы мы в Бердичеве на помолвке гуляли. Так что девушку эту, конечно, жаль, но невестой ее не назовешь.

— Оно так, — насупился Шматов. — Только сестра Берг, она такая…

— Ты чего, влюбился?

— Скажешь тоже, я мужик сиволапый, а она барышня!

— Ну, брат, — усмехнулся в ответ Дмитрий, — в этом деле никакой разницы нет, уж ты мне поверь!

— Не говори так…

— Ладно, не буду, а где, кстати, сам Николаша?

— Да вон там, — махнул рукой Шматов.

Штерна Дмитрий нашел через несколько минут, сидящим на камне и с задумчивым видом наблюдавшим за окрестностями. В общем, он выглядел как обычно, и лишь внимательный наблюдатель мог понять, что на душе у него не спокойно. Николая выдавали глаза, обычно веселые и искрящиеся, теперь они совсем потухли и потускнели.

— Привет, Коля!

— Здравствуй.

— Страдаешь?

— Какое тебе дело?

— Ну, ты мне друг все-таки!

Штерн сначала поморщился как от зубной боли, но затем справился и с грустной усмешкой отвечал:

— Прости, но мне совсем не хочется быть мишенью твоих насмешек. Ты человек, может, и неплохой, но при этом черствый и злой. Вряд ли твое сочувствие мне поможет.

— А вот это было обидно. Ты и впрямь считаешь меня таким чурбаном?

— Я так не говорил.

— Да брось! Неужели ты думаешь, что я никогда не любил?

— Ты? Не знаю… а вот я действительно не любил до этого момента. Мне казалось, я искушен в чувствах, а на самом деле… эх, тебе все равно меня не понять!

— Да где уж мне!

— Прости, я не хотел тебя обидеть, но все это так тяжело, а самое главное я совершенно не представляю, что же мне делать! Ты когда-нибудь был в такой ситуации?

— Ее звали Варей, — грустно усмехнулся Дмитрий. — Мы росли рядом, дружили с детства и, наверное, тогда же полюбили друг друга. Правда, она была из хорошей семьи, а я… но нам было все равно, что скажут другие. Мы собирались вырасти, пожениться и всегда быть вместе.

— И что же случилось потом? — заинтересовался его рассказом Штерн.

— Мы выросли… и она сказала мне, что чистая детская любовь это, конечно, прекрасно, и она навсегда сохранит частичку этого чувства в своем сердце, но мы уже взрослые и пора подумать о будущем. И что ей нужна стабильность, положение и достаток, в общем, все то, что я ей дать не мог. И вообще, она выходит замуж и просит не беспокоить ее больше.

— Какая печальная история. Не знал, что ты можешь так красиво говорить…

— А я и не могу. Это ее слова, я просто их запомнил. Она вообще всегда умела красиво говорить, писать и прочее…

— Она вышла замуж за богатого старика?

— С чего ты взял? Нет, молодой парень из хорошей семьи, упакованный… у нас таких называли «мажор».

— Мажор? Он что, музыкант?

— А фиг его знает, может, и лабал на чем-нибудь.

— Но он был богат?

— Ага. У тебя, кстати, та же проблема.

— В каком смысле?

— В том смысле, что отец Петранки хочет выдать ее за богатого.

— Что за вздор? Праведников беден как церковная мышь!

— Это ты так думаешь, а вот наш друг чорбаджи думает по-другому.

— Но почему?

— Вот ты странный, Коля. Ну откуда болгарскому кулаку знать, что ты из богатой семьи и единственный наследник? Он видит перед собой простого солдата, а что тот воюет за освобождение его родины… так ему и при турках не кисло жилось.

— Но ведь Праведников…

— Исправляет должность полкового казначея.

— И что с того?

— Ничего, просто именно он закупает продовольствие для полка, причем в основном у местных богатеев, а самый крутой из них отец Петранки.

— Но я все-таки не понимаю!

— Да что тут понимать! Чорбаджи хоть и богатые, но все же простые крестьяне и рассуждают тоже просто. Раз деньги у поручика, стало быть, он и есть самый крутой. У турок ведь все эти дела идут через пашу!