Путь на Хризокерас (По образу и подобию - 2) (СИ)

Обошел посты Большого императорского дворца и Буколеона. Затем, обогнув стадион, вышел к  Антиохийскому дворцу, проверил посты уже там. Все было в порядке, как и всегда. Вот только привычные действия сегодня никак не  желали втягивать его в обыденную круговерть повседневных мелочей. Ум не цеплялся за них, отталкивал, оставлял снаружи. Сам же вместо этого вел и вел безмолвный диалог с Константином, который все стоял перед глазами, совсем как в те, последние минуты, и что-то говорил, что-то спрашивал и ожидал от него ответа...

Ноги сами привели ко входу в притулившуюся неподалеку церковь Святой Ефимии.

Запалил свечу от уже горевших под иконой Божьей Матери, перекрестился. Ноздрей коснулся чуть сладковатый запах плавящегося воска. Так как же быть ему - верному стражу императора? С изумлением он понял, что вопрос, произнесенный впервые, на самом деле давным-давно уже сидел где-то в глубине души. И там, из глубины, точил, точил, точил эту самую душу.

Ведь не слепой же он, в самом деле! И за три-то с лишним года службы во дворце не мог не видеть, кто и как пользуется 'волей императора', чтобы набивать свою и так уже лопающуюся мошну. 'Защищать подданных', - сказал вчера брат. Кого и когда защитил басилевс за то время, пока он, Георгий Макремболит, служил ему?

Никого...

Лик Христов вопросительно взирал на друнгария из-под купола, как будто тоже спрашивая: 'Так кого защитил господин твой?' А, может быть, и не спрашивая? Может, требуя? Ведь сказано: открывай уста твои за безгласного и для защиты всех сирот. Открывай уста твои для правосудия и для дела бедного и нищего. Разве не этого требует Господь от царей, поставленных  Им над народами и племенами? И как же назвать того, кто отверг наказ самого Господа?

- Отступник...

Слово прогремело, как набат, хотя колокол Святой Ефимии висел недвижно, не издавая ни звука. Скорее, это пульс тяжело бил в виски: 'Отступник!' 'Отступник!' 'Отступник!'

И кто же получается тогда он, Георгий Макремболит? Слуга отступника? Земную судьбу свою возвысил, а душу для жизни вечной погубил?

Вернувшись в дом брата, друнгарий застал прощание многочисленного семейного клана Макремболитов с усопшим. Омытый и спокойный, лежал он в гробу, вот только похоронное облачение никак не сочеталось с таким знакомым ликом. Знакомым? Совсем незнакомым. При жизни брат и минуты не мог провести на месте, лицо его освещалось то хитрой ухмылкой, то удовольствием от хорошей еды, то радостью встречи, то азартом и алчностью  торга...  Но вот таким спокойным и равнодушным ко всему Георгий видел его, пожалуй лишь вчера, во время их последней встречи. Чуял смерть?

Под негромкие молитвы отца Амвросия и едва слышный гул множества голосов подошел к гробу. И вдруг как удар, как пощечину ощутил, что все здесь отторгает, отталкивает его, Георгия Макремболита. 'Чужой!', 'Чужой!' Ни на четверть тона не изменился тихий говор вокруг. И окружающие гроб родственники не пытались ни глазеть на Георгия, ни, наоборот, отводить глаза... Но вот это общее невидимое глазу отстранение от него стало внезапно плотным, ощутимым, как будто что-то затвердело в воздухе вокруг друнгария.

Чужой!

А ведь многие занимают немалые посты на императорской службе. И в армии, и во дворце. Но лишь он один отвечает за охрану басилевса - пусть даже только внешнюю, пусть этерии императорских телохранителей и не подчинены ему, но все же! Здесь, среди близких и дальних родственников он, Георгий Макремболит стоит ближе всех к сиятельному басилевсу. И, значит, вместе с ним несет ответственность за смерть одного из них!

Понимание это как чугунной плитой обрушилось на плечи друнгария. Она, эта плита, давила на него, когда выносили гроб с телом умершего, когда отпевали его в святой Софии, когда стоял он как будто бы в окружении родственников, но на самом деле совсем один, отделенный от них незримой стеной отчуждения. Чужой.

Похороны прошли, как в тумане, оставаясь в памяти какими-то рваными пятнами. Отблеск бронзовой окантовки гроба, открывающиеся двери родового склепа, раскачивающееся кадило в руке одного из святых отцов.... Когда все закончилось, ноги вынесли его оттуда одним из первых - и неважно куда, лишь бы подальше от тьмы, поглотившей брата.

Мысли шли, тяжело цепляясь друг за друга. Шли по одному и тому же, еще со вчерашнего вечера проложенному, кругу. Так идет вокруг ворота слепая лошадь, выросшая и состарившаяся на откачке воды из каменоломен.  А ноги, между тем, жили своей особенной, отдельной от головы, жизнью. И куда-то вели, вели совершенно потерявшегося в чехарде собственных мыслей друнгария.