Путь на север

Кришан не знал, долго ли они простояли, глядя друг на друга, укуренные, но в ясном сознании, тела их покачивались в такт движению поезда, но не соприкасались, а потом вдруг Анджум приблизила губы к его уху и спросила, может ли он сегодня лечь спать попозже и не хочет ли он еще покурить, а уж потом ехать домой; Кришан не то чтобы ожидал такого вопроса, но и не то чтобы удивился, и молча кивнул в ответ. Они вышли на ее станции — всего через две остановки после его — и на рикше поехали к ней; в продолжение десятиминутной поездки их колени то и дело соприкасались, поскольку рикшу трясло, Анджум со своего боку повозки смотрела на асфальт, бугрящийся под колесами, Кришан со своего боку глазел на мелькавшие улицы, пустынные, словно лунный пейзаж; их пальцы незаметно нашли друг друга и переплелись, хотя оба продолжали глядеть каждый в свою сторону. Когда они наконец приехали, Анджум шепнула ему: «Только тихо», — направилась вверх по лестнице, преодолела несколько маршей, отперла дверь, взяла Кришана за руку и провела по темной квартире. Он ждал у двери ее комнаты, Анджум вошла и включила на полу ночник, заливший комнату мягким желтым светом. Комната была маленькая, пустая, из мебели лишь деревянный письменный стол в углу да тонкий матрас на полу возле стены. Вдоль стен на старых газетах высились стопки одежды и книг на английском и каннада[17], те, что на английском, по истории и политике, как выяснилось впоследствии, а на каннаде в основном сборники стихов. Анджум сложила вещи в угол, опустилась на матрас, скрестив ноги и прислонившись спиною к стене. Кришан уселся рядом с нею, но не спиною к стене, а чуть боком к Анджум, так чтобы видеть ее лицо, и смотрел, как она взяла стоящую рядом с матрасом гравированную металлическую шкатулочку, небольшую глиняную лампу со старыми окурками и тоненький сборник стихов на каннаде. Из шкатулочки Анджум достала шарик гашиша размером не более стеклянного шарика, подарок друга, пояснила она, сама бы она не купила, гашиш стоит чересчур дорого, разогрела шарик в пламени зажигалки и раскрошила его ногтями на сборник стихов. Кришану никак не верилось, что он наедине с той, о ком непрестанно грезил два месяца; он смотрел, как Анджум мешает гашиш с табаком из сигареты и изящными опытными пальцами сворачивает косяк. Анджум отложила книгу, отряхнула матрас, зажгла косяк, затянулась, Кришан спросил, много ли она читает книг на каннаде, Анджум на это ответила, что в основном стихи поэтесс старшего поколения из Карнатаки. Ей не очень-то нравится поэзия на английском и хинди, двух других ее языках, эмоциональная валентность слов и образов не вызывает у нее того отклика, что стихи на родном языке. Она тоже пишет на каннаде, в своем блокноте или записной книжке — ей не нравится слово «дневник», — но начала не так давно, года два или три назад. В Бангалоре она предпочитала писать по-английски, наверное, потому что в Бангалоре говорила преимущественно на каннаде, а английский ей помогал отстраниться от мира и наедине с собой ощутить, как она далека от всего, что ее окружает. Вероятно, по той же причине в Дели она стала писать на каннаде, потому что общалась со всеми, конечно, в основном на английском и хинди, а писала на каннаде, чтобы мысленно оказаться в другом месте, не обязательно в Бангалоре и вообще в Карнатаке — и город, и штат вызывали у нее двойственные чувства, — а просто хотя бы не в Дели.