Путь на запад

Несколькими часами ранее я был одним из этой безнадежной толпы, приговоренный к поражению. Затем армейский квартирмейстер[148] нашел меня в заброшенном блиндаже, я был в бреду из-за ранения, растряс меня и донес до штаба 6-й армии. Там я получил разрешение на вылет и приказ добраться до последнего вспомогательного аэродрома в юго-западном углу…

4 часа я пробирался к своей цели на двух руках и одной здоровой ноге через снег по колено. Рана в верхней части правого бедра с каждым движением причиняла мне сильную боль. «Вперед, вперед», – говорили мне мои последние резервы воли, но мое изможденное тело больше не могло двигаться. Месяцы, проведенные на кусочке хлеба в день: в несколько последних дней снабжение вообще прекратилось. Добавить сюда и моральный гнет от этого первого ужасного поражения наших войск. Я лежал, полностью погребенный под маленьким сугробом, и вытирал снег с лица рукавом своей рваной шинели. Был ли смысл в этих усилиях? Русские разделались бы с раненым с помощью приклада. Для их заводов и шахт им нужны были только здоровые пленные.

Этим утром начальник штаба армии[149] отговорил меня от мрачных планов. «Просто попробуй добраться до аэродрома, – сказал он, пока подписывал мое разрешение на вылет. – Серьезно раненых все еще вывозят. У тебя всегда много времени, чтобы успеть умереть!» И вот я полз. Возможно, все еще был шанс на спасение из этого гигантского отрезка земли, превращенного человеком и природой в ведьминский котел. Но сколь бесконечен был этот путь для человека, который волочился по нему словно змея? Что это за черная толчея там на горизонте? Неужели это аэродром или лишь мираж, созданный перевозбужденным, лихорадочным сознанием? Я взял себя в руки, протянул еще три или четыре метра и затем остановился, чтобы передохнуть. Только не ложиться! Или со мной случится то же, что с теми, мимо кого я только что прополз. Они тоже хотели всего лишь немного передохнуть во время своего безнадежного марша… Но изнуренность была выше их сил, а жестокий холод сделал так, что они никогда не проснулись. Можно было им почти позавидовать. Они больше не испытывали ни боли, ни беспокойств.

Спустя примерно час я достиг аэродрома. Раненые сидели и стояли близко друг к другу. Задыхаясь, я пробрался к центру поля. Я забросил себя на кучу снега. Метель утихла. Я посмотрел вдоль дороги за взлеткой: она вела назад… Отдельные фигурки с огромным усилием тянули себя к окраинам. Там, в зияющих руинах этого так называемого города, они надеялись найти укрытие от мороза и ветра. Казалось, массы солдат пошли по этой дороге, но сотням это не удалось. Их окоченелые трупы были как столбы на этой навевающей ужас дороге отступления.

Русский мог бы занять эту территорию уже очень давно. Но он был строг и в день проходил лишь обозначенное расстояние. Зачем ему было торопиться? Никто больше не мог его победить. Словно гигантский пастух, он погонял этих побежденных людей со всех сторон в направлении города. Немногие, кто еще, быть может, летал вокруг в самолетах люфтваффе, не в счет. Казалось, русский подарил их нам. Он знал, что все здесь серьезно ранены. Около меня на плащ-палатке лежали двое. У одного была рана в животе, у второго не было обеих рук. Вчера вылетела одна машина, но с тех пор разыгралась снежная буря, и было невозможно приземлиться, рассказал мне человек без рук с отсутствующим взглядом. Приглушенные стоны слышались вокруг. Вновь и вновь санитар пересекал полосу, но в целом он тут ничем не мог помочь.

Вымотанный, я потерял сознание на своей куче снега и впал в беспокойный сон. Вскоре мороз разбудил меня. Стуча зубами, я оглянулся вокруг. Инспектор люфтваффе шел через взлетную полосу. Я крикнул ему и спросил, есть ли шансы улететь. Он ответил, что 3 часа назад им передали по радио: три самолета вылетели, они сбросят припасы, но приземлятся или нет – неясно. Я показал ему свое разрешение на вылет. Покачав головой, он сказал, что оно недействительно, нужна подпись начальника санитарной службы армии[150]. «Иди и поговори с ним, – закончил он, – тут всего 500 метров, вон там в овраге…»