Теперь демоница была намного выше остальных. Ее напитала мощь крови, варпа и смертей, усиленная и возвышенная истинной природой существа — той дивной личностью, которой она являлась в царстве грез, ныне высвобожденной и растянутой для сотворения плотского обличья.
О, сколько имен она сменила за долгие столетия осознанного бытия! Она, сотворенная посреди чудесного разложения первой звездной империи, увидела начало всего и обрела разум в тот день, когда пресыщенные города-миры сгинули в родовых муках божества. Демоница бродила по разоренным поверхностям планет, растворяла их, создавая чистые ощущения, и выпивала души их создателей, что заходились плачем и воем. Она хватала чародеев этих миров, колдунов и провидцев, вгрызалась в их духовные тела, насыщалась эссенцией их сил и знаний. Тогда Манушья-Ракшаси обрела мощь, как и все подобные ей составляющие Темного Князя — юные, словно голубые звезды в бездне, смертоносные, как величайшие слуги более древних владык.
Да, по меркам Галактики, демоница была еще молода, а потому полна жизни, жестока и восхищена собою. Она потянулась всем гибким телом, лоснящимся в мерцании люмен-лучей.
—
Она выпрямилась, являя свое неприкрытое величие. Хранитель Секретов — так называли этих созданий в мирах смертных.
И она хранила немало секретов: предсмертные воспоминания старых рас, переплетенные с жестокими тайными желаниями юных народов, что равно были обречены рассеяться в недрах эмпиреев и до конца времен застыть в изысканной агонии.
Манушья-Ракшаси оглядела пустоту, проникая взором в обугленный корпус космолета смертных, как сквозь прозрачный кристалл. Мир чувств истончался, превращался в сплав материального и мысленного. Это лишь укрепило демоницу, надежнее привязало ее своевольную суть к временному полотну, наполнило силой мышцы и упрочнило сухожилия.
Уже скоро ее воинству не нужны будут пустотные баржи смертных. Через несколько мгновений они смогут вольно скользить через бурлящий ураган, как и в первые моменты своего мучительного рождения.
Манушья-Ракшаси обозрела бойню, что бушевала по всей ширине вращающегося круга варп-перехода. Она видела звездолеты, как сгустки крови в жилах: сочные, липкие, созревшие для внесения яда. Один из них вздулся перед ней заметнее других — огромный боевой корабль, заполненный поющими душами плетельщиков эфира, которые собрались вокруг своего князя. Его дух пылал ярко, будто сами Круги наслаждений.
—
Глава двадцать пятая
Раньше закованный в сталь воин был слабее. Его удары прибавили в мощи и расчетливости, теперь их направлял более чистый гнев.
Но этого было мало, поскольку Карио сражался в ином стиле — он стремился к отстраненному совершенству фехтования, не зависящему от капризов боевой ярости. Мечник видел иронию галактического масштаба в том, что на смену такому кредо, некогда общему для всех воинов его легиона, пришла разнузданная погоня за излишествами. Впрочем, крушение Великого крестового похода родило немало горьких шуток.
Два клинка столкнулись вновь — сабля и глефа, одна стремительная, как падающая сосулька, другая размашистая, будто кистень, сорвавшийся с рукояти. Волна сражения несла обоих вверх по лестнице, и Раваш не противился ей.
— Теперь мы охотимся на вас, — невозмутимо произнес Карио. — Ваш флагман горит.
Шибан обрушил на него еще один удар — свирепый, усиленный злостью.
— Лучше сгореть, чем предать веру.
— «Вера»! — Болт-снаряды врезались в арочный проход над ними, ведущий к высокому мостику. — Забавно, что ты восхваляешь ее. Веру собирались искоренить.
Белые Шрамы рвались к вершине лестницы, где с золотых перил свисали знамена Придворных Клинков. На зеркальном полу сражались сотни легионеров: одни увязли в ближнем бою, другие спешили занять позиции для стрельбы. Обе стороны не желали отступать и бились изо всех генетически улучшенных сил и умений. Латные перчатки с хрустом врезались в кости, мечи рассекали керамит, снаряды с треском разрывали плоть.
— Не мы, — хмыкнул Шибан, уходя от косого взмаха, направленного в кабели шлема.
— Ах да, вы же были особенным легионом. — Позади них вздымались врата, отполированные, со многими колоннами. Над входом сверкала громадная неоскверненная аквила, которая сурово взирала на резню. За дверями виднелся сам мостик. — Если не считать остальных семнадцати.
Карио, до сих пор охваченный внутренней борьбой, описывал саблей мерцающие восьмерки, сдерживал разгневанного врага и не мешал ему тратить силы. Шрам, правда, пока не выказывал признаков усталости и продолжал натиск, а его братья теснили защитников под сень начищенного орла.
— Посмотри, что вы с собой сделали, — презрительно бросил Тахсир. — Посмотри, как ты себя изуродовал.