Путь отцов

Но что есть или чем был монастырь видимый или исторический? Монастырь не в миру, а за монастырской стеной был или есть, со стороны его взыскания человеком, откровенное и светлое признание этим человеком своей немощи, невозможности спастись без этих высоких стен, отгораживающих его как–то от заразы общечеловеческого тления, т. е. в своем историческом бытии он был логическим выводом смирения, не полагающегося на свои силы и, в то же время, ищущего полноты божественного познания и любви.

Когда ставится вопрос о созидании «монастыря в миру», с этого же светлого, т. е. истинного смирения надо и начинать строить его невидимые стены. «Не угрюмничайте», — неоднократно повторял еп. Феофан Затворник тем лицам, которых он учил духовной жизни в миру (ФП, 169, 229).

Смирение не может «угрюмничать», так как оно есть, как учили Отцы, — предтеча любви. В любви, смирении и отречении от мира греха есть духовный путь христианина, живущего в мире, питающего себя Евангелием и вразумляющего себя всем богатством учения Отцов.

Монастырь в миру собственно был всегда. Наша духовная эпоха только с особой силой о нем тоскует, так как изнемогает в обмирщении.

Еще св. Тихон Задонский писал: «не обольщайся богопознанием и богопочитанием нынешних христиан, у которых на языке исповедание Бога, а в сердце безбожие» (От. 446).

Монастырь в миру — это не какой–то особый или новый вид «угрюмничанья», а только все то же Евангелие в миру, все та же единая Евангельская тропа. Дух дышит, где хочет (Ин. 3, 8).

Когда умирал св. Пафнутий, он сказал: «Богу угодны не столько тот или другой род жизни, сколько чистота и расположение сердца». Историк Руфин передает такой рассказ об этом святом: «Достигши высоты ангельской жизни, он однажды просил Бога указать ему — с кем сравнялся он из угождающих Ему. И предстал ему Ангел Господень. „Ты подобен одному скомороху, который в соседнем селении промышляет своим искусством“» (Р, 78, 83).

Подобные же откровения о мирских праведниках мы находим в житиях Макария и Антония Великих.

«Однажды блаженный Антоний молился в келии своей, и был к нему глас: „Антоний! Ты еще не пришел в меру кожевника, живущего в Александрии“. Услышав это, старец встал рано утром, и, взяв посох, пошел в Александрию. Когда он пришел к указанному ему мужу, муж этому крайне удивился, увидев у себя Антония. Старец сказал кожевнику: поведай мне дела твои, потому что для тебя я пришел сюда, оставив пустыню. Кожевник отвечал: не знаю за собою, что б я сделал когда–либо и что–либо доброе. По этой причине, вставая рано с постели моей, прежде нежели выйду на работу, говорю сам в себе: все жители этого города, от большого до малого, войдут в Царство Божие за добродетели свои, а я один пойду в вечную муку за грехи мои. Эти же слова повторяю в сердце моем прежде, нежели лягу спать. Услышав это, блаженный Антоний отвечал: поистине, сын мой, ты как искусный ювелир, сидя спокойно в доме твоем, стяжал Царство Божие» (От.).

О другом вразумлении великого Антония рассказывается так: «св. Антоний сподобился такого откровения в пустыне: есть в городе некто подобный тебе, искусством врач, который избытки свои отдает нуждающимся и ежедневно поет с Ангелами — Трисвятое» (Д I, 138. От. 39–40).

«Говорят, слышал я, будто невозможно навыкнуть добродетели без ухода в даль и убежания в пустыню, — пишет преп. Никита Стифат, — и удивлялся, как вздумалось им неопределимое определять местом. Ибо если навык в добродетели есть восстановление сил души в первобытное благородство, это не со вне приходит в нас, как нечто вводное, а прирождено нам от сотворения, и чрез это входим мы в Царствие Небесное, которое внутрь нас есть, — по слову Господа, — то пустыня излишня, когда мы и без нее входим в Царствие чрез покаяние и всякое хранение заповедей, — что возможно на всяком месте владычества Божия, как поет божественный Давид: благослови душе моя Господа на всяком месте владычества Его!» (Пс. 102, 1, 22).

«О том–то и сокрушаюсь, — говорил св. Иоанн Златоуст, — что благоустроенное поведение и целомудрие почитается приличным одним монахам, тогда как Христос дал общие для всех законы. Блаженства, изреченные Христом, обещаны не одним монахам. Если бы в брачном состоянии невозможно было исполнять того, что требуется от монахов, то погибло бы все и добродетели не осталось бы места в мире. Если иные находят для себя препятствие в брачной жизни, то пусть знают, что препятствием служит им не брачная жизнь, а свое произволение, во зло употребляющее брачную жизнь» (ВЛ, 179).

«Если Христос дал общие для всех законы» — общую закономерность и обязательства духовной жизни — то очевидно, что всякий христианин — и монах и мирской — должен быть «иноком», гражданином иного, божественного мира, который по мере своих сил, и по мере своего стяжания Царства Божия, которое «внутри нас».