Путь пантеры

Ром согнулся, схватился руками за лоб. Парень-носильщик ткнул его локтем в бок, грубо сказал:

– Выпить у тебя нечего? А то вот у нас есть.

Другой парень протянул Рому початую бутылку. Ром припал ртом к горлышку.

– Эй, – стал вырывать бутылку у него из рук носильщик. – Чего глотаешь так жадно, это ж не вода.

Ром глядел на этикетку: «ВОДКА». Водка или вода, какая разница? Могильщики ловко орудовали лопатами, закапывали яму. Все. Так заканчивается жизнь человека. Жизнь каждого из нас.

Он разрумянился – от водки, ветра, слез. Жаль, что он не умеет петь так, как бабушка пела! И все же надо попробовать. Открыл рот. Вдохнул холодный воздух. Запел.

Носильщики и могильщики столпились вокруг, слушали. Тихо переговаривались. «Из консерватории пацан?» – «А кто ж его знает». – «Голос ничего. Не понять, о чем поет. По-иностранному?» – «Да хоть по-каковски. Лучше пусть поет, чем ревет». – «А еще лучше пусть спляшет». – «Чего захотел. Может, он тебе еще анекдот расскажет?»

Так пусто, незряче бормотали люди, и голос Рома звенел над свежими и старыми могилами странным тонким звоном: это звезды, сквозь сеть вечера, осыпались на выстывшую ноябрьскую землю, засыпали снегом жалкий холм, память, черный чугунный крест, наспех врытый, обложенный кусками сырого тяжелого дерна.

Глава 20. Целовались и танцевали

Фелисидад кричала крашеной белокурой девушке на ресепшене:

– Ром! Его зовут Ром! Поглядите!

Белокурая администраторша сверху вниз глядела на Фелисидад. «За проститутку принимает меня».

Фелисидад ударила кулачком по столу.

Белокурая приблизила холеное лицо к Фелисидад.

– Если клиент тебе недодал десять песо, это не повод, чтобы все тут разгромить, поняла?

«Точно. Вот я уже и шлюха».

Фелисидад вздернула мордочку и тоже придвинула к надменному личику гостиничной девушки. Профиль против профиля. Птица против птицы.

– Я не шлюха, а его зовут Ром, фамилии не знаю, он русский. Ты! Прекрати вредничать. Помоги, ну ты же человек! У него что-то случилось! – Фелисидад положила ладонь на сердце. – Я чувствую!

Белокурая стервоза прочитала правду в ее глазах.

– Русский? А! Из сто второго номера! Так он вчера ночью срочно уехал. Даже не забрал деньги. А за десять дней заплатил. Унесся как на пожар. Верно, что-то с ним стряслось. Ты только, ну-ну, без этого!

Фелисидад стояла, прижав ладони к щекам, и слезы заливали ее лицо.

Повернулась и убежала.

– Хавьер! Он улетел! Он улетел! Его больше нет! Нет со мной! Он не вернется!

Лежала на кровати лицом вниз, тряслась, содрогалась, плакала так, что превращалась в вулкан, и лава слез поджигала подушки и простыни.

Хавьер стоял на коленях и гладил ее по спине. Свою Фели. Своего далекого, недосягаемого ангела.

– Бесполезно плакать, – улыбался беззубый рот, – но ты все равно поплачь…

– Только одна ночь! Одна!

– Ты была с ним?

Кривая улыбка опять взлетела на лицо Хавьера.

– Да! – зачем наврала ему, и сама не знала. – Нет! – Испугалась, что боль причинит ему наглым этим враньем. – Мы целовались! И танцевали! И все!

– И все, – обреченно повторил Хавьер.

Она спиной почуяла: он не поверил ей.

В комнату боком протиснулась Милагрос.

– Матерь Божья, что с тобой, дитя?

– Сеньора Милагрос, вы уйдите, уйдите. – Хавьер искривил шею, оглядываясь на изумленную мать. – Я сам! Сам ее успокою!

Милагрос махнула рукой, и Хавьер сжался, замолк, голову в плечи вобрал.

– Исчезни! Щенок! Слишком много прав взял!

Мать села на край кровати.

– Ты так не рыдала бы, если б я умерла. Что случилось? А?! Оглохла?! От плода избавилась?!

Фелисидад подскочила на кровати, как мяч. Повернулась лицом к матери. Слезы соленым кипятком брызгали, обжигали плечи, руки.

– Ты! Если б настоящая колдунья была – все бы тут же прочитала, что со мной!

Милагрос положила руки дочери на плечи. Тряска смуглого маленького тела утихла, угасла. Остались всхлипы, вздроги, набегающие волны тоски.

Милагрос торжественно поцеловала Фелисидад в потный лоб.

– Ты полюбила.

Фелисидад кивнула. Руку матери поцеловала.

А Хавьер сжался еще больше, в комок, пригнулся весь к полу, распластался на полу и на миг превратился в маленькую побитую собаку, сироту.

Глава 21. Te amo

Энтропия. Это энтропия. Тепловая смерть. Все температуры стремятся выровняться. Все уходит и не приходит больше.

Приходит новое? Да, приходит. Это слабое утешение.

Ведь и я уйду. И все вокруг меня уйдут.

Время. Это время. Что такое время? Главный враг. Чей враг? Если бы мы не умирали – новые не приходили бы. Ни животные; ни птицы; ни люди. Никто. И время не текло бы, а стояло в застылой луже; в бочонке с тухлой водой.

Никогда ученые не изобретут бессмертие. Потому что это бессмысленно.