Путь с войны

Но может потребительское общество не так уж плохо? Ведь сотни и сотни лет, тысячи поколений мечтали о том, чтобы перестать в поте лица и в кровавых мозолях добывать кусок хлеба. И если прогресс в скором времени избавит нас от такой напасти, как изнурительный физический труд, то это прекрасно. Семьдесят веков сохой пахали, можно отдохнуть. Пусть не все народы будут почивать на лаврах, а только развитые, образованные, но это уже роскошный шаг вперед.

А поиск жизненного предназначения оставим замороченным романтикам. Самопожертвование, тупой героизм сохраняем как архаичные идолы для сумасшедших сектантов. Следовать своим Путем (в высшем даосском смысле) – задача не для большинства, основная масса желает лишь насытиться. Созерцание и аскетизм – для избранных, метафизические измышления – для них же. Так что, извини, Стефан Кириллов! Брату Варфоломею передай от меня поклон, сам не могу, ибо язычник.

Ырысту сел, потянулся. Мир до краев наполнен утренней птичьей симфонией. Клекот, щебет, пересвист. Солист чирикал прямо над человеком.

Вдруг… именно, что вдруг, Бардин ощутил холодок тревожных иголок. В палитре мирного леса явилась краска опасности. Ырысту почувствовал, что ноги напряглись, глаза стали зоркими, как в бою. Призывно заныло плечо, требуя приклада винтовки. Бардин понял: за ним наблюдают. Лицо в лицо. Впереди скрывается некто. Некто недружелюбный.

Хотели бы убить, давно убили. Ырысту встал, зевнул театрально, почесал спину, ногу, незаметно нащупав пистолет. Потом приложил руку к животу и, делая вид, что расстегивает штаны, посеменил назад. Прошел за дерево и дальше, где, всполошив суровую тучу мошки, присел за кустом, молитвенно развернувшим к солнцу широкие листья-ладони. Удалившись с вероятной линии огня, он перевалился на бок и бесшумной ящерицей прополз подальше влево. Тихо поднялся, снял с предохранителя Вальтер и незаметно, только сминая капельки росы, пробежал по кругу, оказавшись шагах в сорока от места ночлега. Сапоги так и лежат под деревом. А между Ырысту и сапогами притаились двое, теперь он видел их спины. Враждебно знакомые фашистские спины, серая форма вермахта. Один с закатанными рукавами прятался за деревом, смотрел на чапыжник, где обманно скрылся Ырысту, в руках зажато ружье, опущенное дулом вниз. Второй был в немецкой пехотной кепке, держал на прицеле, обвисшие на ветке, лоскуты портянок, у него автомат «Шмайссер».

Ырысту продвинулся ближе, босые ноги попали в зыбучий мох. Он встал на одно колено, поднял пистолет. Вот он! Охотничий азарт! Первого валю в затылок, второму прострелю плечо. Пока он в шоке подбегаю, разоружаю, беру в плен. И… Бляха-муха! Война-то кончилась, зачем теперь брать «языка»? Да и куда с ним? Грохну обоих. Вон у них стоит баул набитый, всяко жратва.

Тут неожиданно хрустнуло, сразу же грохнул выстрел, пуля впечаталась выше головы Ырысту, сбила кору с дерева. Бардин упал на землю, слегка повернувшись вправо и, повернув дуло на звук, два раза нажал на спусковой крючок. Те двое, что таились впереди, среагировали сразу. Автоматная очередь ударила в пышную мшистую почву, туда, откуда миг назад откатился Ырысту. Сам он оказался за поваленным ветром трухлявым деревом, из коры которого выглянули любопытные жучки. Глубокий вдох, медленный выдох, обе руки на бревно, скоба пистолета на левую руку, прицел. Далековато, метров тридцать. Автоматчик стоит на полусогнутых. Ырысту выстрелил фрицу под козырек. Только слетела кепка – да, далековато. И опыт стрельбы из такого оружия не то, чтобы не богат, но не такой уверенный, как из винтовки.

Застучало. Стреляют с двух сторон. Мир, который был таким приятным, сверкающим и безопасным, повернулся уродливой стороной. Так, когда прошел долгий путь по грозе, продрог до костей и заходишь в тепло, где пахнет распаренным тестом, где с треском пылают поленья, и расслабляешься в неге, кажется это практически рай, но вдруг замечаешь под лавкой змею, которая тут же скрывается, и все, уют разрушен. Ты знаешь: гадина где-то здесь. Было так, да, было. Но эти обмылки фашизма, невесть как уцелевшие в диком лесу, еще неприятней, опасней гадюки. Сколько их? Минимум трое. Патронов осталось пять. Всем хватит, ребята. Думал – устал воевать, а оказалось, что нет. На исходе отпуска скучаешь по работе, и хочется, скорее вернуться к ремеслу.

Фашисты неясно перекрикивались между собой. Бардин сжался в вопросительный знак и, как в изысканном танце кружась, пробежал немного по лесу, снеся ненароком взъерошенный муравейник.

Раскатился громкий крик, чисто русский, без акцента:

– Сдавайся, мразь!!

Ишь, какой неласковый! А в сорок первом –то! Куунзеп келигер до плену, дорогие товарищи, горячий ужин, теплая постель.

– Сдавайся! Все равно не уйдешь, мразь!

А я не мразь, я – Ырысту Танышевич. Красноармеец, кавалер, дезертир.

Бардин кубарем скатился в мелкую низину, понюхал бледную поганку, гусеницей выполз выше, оглянулся. Тени крадутся следом. Слитый с листвой силуэт ближе всех. Выстрелил. Не попал.