Путь слез

Вил подумал, что рассвет настал чересчур быстро, а возбужденный Карл готов был спорить, что солнце запоздало. Рыжеволосый мальчик вскочил с постели и суетливо занялся привычными обязанностями, даже не обратив внимания на сладкий ветерок, волновавший ржаные поля за Вейером. Пекарский подмастерье, Томас Шварц,[iii] стоял в дверях, готовясь приступить к делам.

Бедняга Томас был найденышем. Младенцем его нашли под пустующим навесом для стрижки овец, где безымянная мать бросила его четырнадцать лет тому назад, и где его нашли и спасли от неминуемой холодной и голодной смерти. Фамилию свою он заслужил благодаря сверкающим черным глазам и черным волосам. Это был холодный, резкий мальчик, с сильными мускулами, плотно прилегающими к статной фигуре. Когда-то монахи отнеслись к нему с должной заботой, обеспечили его хорошей пищей и кровом, но не смогли уделить ребенку достаточно любви и ни в чем не наставили его. Когда вышел срок его содержания внутри монастырских стен, его отпустили на службу к деревенскому пекарю, вот уже два года тому назад.

Томас показал длинным пальцем на кучку детей, собиравшихся за хижиной колесника.

– Тоже идете в этот дурацкий Поход? – спросил он Вила.

Тот пожал плечами.

– Может и пойдем, но не сегодня.

Томас махнул головой.

– Кабы только вырваться отсюда…

Внезапно от столпотворения деревенских матерей отделилась фрау Анка, размахивая руками и подзывая их.

– А ну-ка, мальчики, собирайтесь на дело Божье. Подходите к остальным. Ваши красные кресты уже можно нашивать, и…Ты чего там стоишь, Вил? Пий говорит, что ты уходишь со всеми!

Вил и Томас посмотрели на нее и ничего не сказали. Озлобившись, дородная баба досадно прорычала и схватила парня за волосы.

– А ну-ка пойдем со мною!

Вил дернулся назад, морщась от боли.

– Нет уж, фрау, я нужен здесь.

– Но ты должен понести кару! Деревне нужно, чтобы вы спасли всех нас.

– Сама неси свою кару, старуха, – пробормотал Вил.

Дети Вейера собирались под легкое журчание пожеланий в добрый час, несущихся со всех сторон. Старики неожиданно взгрустнули. Небывалая тревога просыпалась в людях, беспокойное томление зашевелилось в груди, как трепет листьев пред бурей. В синем небе поднималось безучастное солнце, а Карл с Марией тоскливо смотрели на растущую толпу из знакомых лиц, которые у деревенского колодца ждали благословения отца Пия.

Наконец священник появился на своем несчастном осле, и по обыкновению скатился с него. Дети полукругом приблизились к Пию. Он церемонно поднял к своему безмятежному лику большое серебряное распятие и пробормотал молитву.

Карл с Марией стояли чуть поодаль от остальных и напряженно прислушивались к отцу Пию, когда он произносил благословение и слова ободрения. Карл завистливо смотрел на друзей. Там был Отто, сын мельника, довольно крепкий светловолосый мальчик тринадцати лет, веснушчатый и зеленоглазый. Возле него пошатывался Лотар, младший брат Отто, едва четырех лет от роду и по-младенчески пухлый, весь в ямочках. А у липового дерева стояла Ингрид, дочь йомена, с сестрой Беатрис восьми лет. Карл считал Ингрид очень красивой, ему нравилось как она собирала свои длинные рыжие волосы у основания тонкой гибкой шеи, и как она мило улыбалась. Он всегда был влюблен в Ингрид, и теперь, глуповато ухмыляясь, он пылко махал ей на прощание рукой.

Мария прошептала разрумяненному братцу:

– Смотри, Ингрид берет маленького братика с собой, а он едва-едва ходит. Как он доберется до Палестины?

Карл выпятил грудь.

– С Божьей помощью.

Он махал то одному, то другому, то своим троюродным братьям: Георгу, шестнадцати лет, Вулфхарду, четырнадцати, и их сестре, Ричарде, двенадцати лет. Это были дети Ричарда, двоюродного брата его отца, который тоже вступил в войну против штедингеров, да так и не вернулся.

Дети отважно ждали, одетые, по обыкновению, в домотканое. Мальчики, известно, были в гамашах; редко кто носил их поверх других льняных, исподних гамаш. Сверху они надевали шерстяные туники, длиной до середины бедер, как у крестьянских рабочих, и опоясывались веревкой. Девочки носили льняные рубахи, длиной до щиколоток и без рукавов. Поверх них они надевали шерстяные платья, также ниспадающие почти до земли, но с рукавами и поясом. Мало кто имел обувку; некоторые обворачивали подошвы полосками свиной или телячьей кожи. Ни у кого не было накидки или плаща, но у многих за спиной болталось свернутое в трубку одеяло, и все как один гордо сжимали ручные деревянные кресты. Многие лица носили следы хорошего мытья накануне, и многие чрева ощущали непривычную сытость, но вот в дорогу запасли пищей не всех.

Пий поклялся, что сами ангелы накормят их и дадут им приют, ибо «ни одна из малых птиц не забыта у Бога». Он закончил благословлять, совершил последнее освящение и протянул руку склонившимся у его ног. Юные крестоносцы поднялись с колен, и один за другим целовали руку священника и серебряное распятие, которое он прикладывал к их губам.