Путь солдата

– Вчера послал письмо: жди, дорогая жена, скоро вернусь. Ночью сон приснился: веду урок в школе – я ведь учитель… Утром слышу – кричат: "Боевая тревога! Война!" А я вставать не хочу, не верю, урок кончаю…

Он обнял одной рукой меня, другой – стоящего рядом младшего командира, радиста Ваню Зиненко и продолжал:

– Представляете, что было в приграничных частях? Такие же парни, как мы, такие же казармы, военные городки. И вдруг – обстрел, кровь… Бандиты!

– Наши им за это дадут жару! И мы поможем! – с задором сказал Зиненко.

– Это точно! Здесь мы не засидимся, – согласился Парахонский. Он задумался, а потом твердо закончил:

– Война войной, а спать надо! Пошли!

Парахонского я очень любил и уважал. Мне он помог перейти от детства к юности, много беседовал со мной, советовал. Я со своей стороны жадно воспринимал его жизненный опыт и платил большим уважением этому очень умному человеку. Его последние слова как-то успокоили меня, вывели из возбуждения, в котором я был весь этот нескончаемый день, растянувшийся во времени из-за стольких переживаний, разговоров и обсуждения тех перемен, что сегодня произошли в дивизионе.

Мы вышли из городка и зашагали к лесу.

На фронт!

Весь следующий день мы грузили гаубицы, трактора, автомашины и ящики со снарядами на железнодорожные платформы. Меня назначили командиром отделения разведки взвода управления дивизиона вместо сержанта, переведенного во вновь формируемую часть. Всем уезжающим выдали "медальоны" – жестяные плоские коробочки со вложенным в них листочком пергаментной бумаги. На моем было написано: "Малиновский Борис Николаевич, 1921 года рождения. Иваново, 1 Приречная, 19. Отец – Малиновский Николай Васильевич. Мать – Малиновская Любовь Николаевна". Уже значительно позднее, на втором году войны, вместо жестяных "медальонов" появились пластмассовые в виде трубочки – они лучше защищали бумагу от влаги. А я всю войну проносил свой жестяный. Перед концом войны как-то раз даже подумалось (скрывать не хочу): "Медальон-то счастливый – не скосила та, что на войне всегда рядом с солдатом ходит, а сколько раз пыталась…"

Когда эшелон был готов к отправке, проводить нас пришел начальник гарнизона, пожилой полковник, участник гражданской войны со многими орденами на груди. Он обнял командира нашего полка, крепко поцеловал его. Они стояли рядом с нашей теплушкой, и мне было видно, как по лицу полковника текли слезы. Тогда я не понял и не очень пытался себе объяснить, чем они вызваны.

Настроение у всех нас и у меня было приподнятое. За моей спиной, в теплушке, гремела песня. Ее завел замполит Степаненко, бессменный запевала нашей батареи:

…Если завтра война, всколыхнется страна
От Кронштадта до Владивостока.
Всколыхнется страна, велика и сильна,
И врага разобьем мы жестоко!

Бойцы дружно подхватили припев. Эшелон тронулся.

Новое назначение, напряженная, без минуты отдыха, тяжелая работа днем, прощания на вокзале, разговоры о первом дне боев на западной границе – все это взволновало меня, невольно думалось: "Какие же дороги и фронты нас ожидают?"

Через сутки полк выгрузился севернее Выборга и после ночного марша занял боевой порядок на границе с Финляндией, объявившей нам воину вместе с гитлеровской Германией. Был получен приказ поддерживать пограничников, пресечь любую попытку нарушения границы, ставшей линией фронта.

Командир нашего дивизиона, капитан Евгений Леонтьевич Кудряшов, выбрал наблюдательный пункт на скалистой высотке, заросшей редким, невысоким сосновым лесом. Наблюдательные пункты батарей выдвинулись вперед – к самой границе. На склоне нашей высотки, обращенной к поляне, находился недостроенный дот. Он был пуст, вход в него был закрыт. Мы выкопали маленькие окопчики в каменистом грунте на самом верху нашей сопки, под деревом, ставшим нашим наблюдательным пунктом. На склоне, обращенном к границе, вырыли окоп для разведчика с ручным пулеметом.

Я залез на дерево, поудобнее устроился на раскидистых ветвях и стал в бинокль рассматривать впереди лежащую местность, сличая ее с картой. Сначала все сливалось в бесформенную зеленую массу, покрытую легким дрожащим летним маревом. Постепенно линия границы начала проясняться. Две или три сопки, отмеченные на карте и расположенные вблизи границы, хорошо просматривались на местности. Мне даже показалось, что на одной из них я вижу пограничную просеку. До боли в глазах, весь наполненный ожиданием чего-то необычного, всматривался я в то место, стремясь заметить какое-либо движение. Но ничто не нарушало лесного покоя. Ни я, ни разведчики, сменившие меня, не обнаружили никаких целей. Тишина стояла и ночью. Какой же это фронт?!

Наше отделение так и оставалось на наблюдательном пункте. Остальная часть взвода располагалась в районе огневых позиций, километрах в пятнадцати. Дни стояли жаркие, солнечные.