Путь солдата

В первых числах августа мы выгрузились недалеко от Тихвина и двинулись к городу. Чем ближе подходили, тем больше встречалось беженцев. Шли женщины, старики, дети, с узлами и просто так. Среди бредущей толпы двигались повозки. Их тащили лошади, коровы, а то и люди. Зрелище было ужасное, горькое.

Тихвин встретил едкой гарью: немецкие самолеты только что разбомбили привокзальные склады, они еще горели. Зениток в городе не оказалось, самолеты разбойничали безнаказанно.

В лесу за Тихвином разбили палаточный городок. Привели в порядок материальную часть. Помылись в теплой застойной воде старого шлюза, сохранившегося от когда-то действовавшего здесь канала. С нарастающей тревогой читали сводки с фронта: враг приближался к Ленинграду, Киеву, Одессе… Терялись в догадках: что случилось? Твердо надеялись: вот-вот выдохнутся отборные гитлеровские части, выступит против Гитлера рабочий класс, совершится перелом в войне…

Раза два прошелся по окраинам старинного города с песчаными, не мощеными улицами. Две или три теплых августовских недели пролетели незаметно. И вот опять эшелон…

Что мы окажемся на фронте, сомнений не было. Слишком тяжелое наступило время, чтобы думать о чем-то другом.

Останавливались часто, даже на полустанках и разъездах. На одной из таких остановок помогли… попу! Рядом с нами встал состав теплушек, заполненных эвакуируемым гражданским населением. Когда он снова тронулся, мы услышали истошный крик, а затем раздался дружный хохот солдат: с пригорка, догоняя уходящий состав, в рясе, закинутой на плечи, бежал поп, делая нелепые прыжки из-за спутанных штанами ног, оглушительно вопя:

– Во-осподи, останови! Во-осподи, останови!

Очевидно, солдатский гогот и отчаянные крики попа насторожили машиниста – поезд замедлил ход. Неудачник, поправив рясу, вскарабкался в вагон…

Куда же все-таки перебрасывают нашу часть? Командование полка, наверное, знало. Мы же следили за станциями. На второй день понял: эшелоны пройдут через Иваново! От радости не знал, что делать,- на одной из станций пересел из теплушки в кабину автомашины, стоявшей на открытой поездной платформе, и запел известную тогда всем "Катюшу". Впрочем, вряд ли это можно назвать пением. В детстве я никогда не пел, да и сейчас не пою. Нет ни голоса, ни слуха. В строю – после команды старшины: "Запевай!" – только открывал и закрывал рот, пытаясь создать видимость пения, чтобы не заработать наряд вне очереди.

В нашей семье я был третьим ребенком. По семейному преданию, отец при моем рождении сказал: "Ну вот, опять мальчишка!" Зато потом родилась девочка – моя сестра, а первенец, Костя, умер от скарлатины. Нас осталось трое. Отец и мать работали учителями. Когда я родился, они жили в селе Лух Ивановской области. Году в 1925-м наша семья перебралась в город Родники, а в 1935-м – в Иваново. В школу пошел одновременно с братом Левой-я в первый, а он, подготовленный дома отцом,- сразу в четвертый класс. Отец и мать очень любили нас. В дни болезней мама вся отдавалась уходу за нами. Отец, внешне суровый и неласковый, был очень добрым человеком. С мамой они жили так, что в моей памяти нет случая не только ссоры, но даже намека на недовольство друг другом. Единственными замечаниями, которые позволял себе отец по отношению к матери, и то в шутливой форме, были напоминания, что где находится: отец очень любил порядок во всем, а мама его часто нарушала.

Нам предоставлялась полная свобода действий. Это сказалось и на том, что, когда я после десятого класса решил поступать в Ленинградский индустриальный институт[1], ни отец, ни мать не сказали ни одного слова против. Отец учился в этом городе[2] и тогда еще полюбил его. Он рассчитывал, что мне можно будет вначале пожить у моей двоюродной сестры Зои, давно перебравшейся в Ленинград.

Аттестат отличника в то время давал право поступления в вуз без экзаменов. Меня приняли, но не дали общежития. У Зои, которая меня приютила, в маленькой комнате жило трое: она, муж и дочь, ей было трудно и без меня. Увидев объявление, что горный институт предоставляет студентам общежитие, я сумел еще до начала занятий перейти туда. Начал старательно заниматься. Было трудно отвыкнуть от родного дома. Читая письма от отца и матери, полные заботы и участия ко мне, нередко потихоньку пускал слезу. Когда в газете прочитал указ о призыве в Красную Армию окончивших среднюю школу в 1939 году, решил, что он меня не коснется, и написал домой об этом. А через десять дней получил повестку из военкомата.

…Полный радостного ожидания, я перебрался обратно в теплушку и забрался на нары, где уже спали остальные бойцы.