Путь. Стихи

В глухой деревне Волковойня
Зажились двое стариков,
А у волков явилась тройня
Лобастых крошечных щенков.

Они у матери сосали

Ее отвисшие сосцы.
Матёрый, оглашая дали,
Угрюмо выл во все концы.

Владела им не только злоба,

Как ни сильна была она,
Но и бездонная утроба
Волчицы, что кормить должна.

Волчара резал все в округе:

Лесную дичь, телят, ягнят —
И к логову носил подруге
Для блага собственных щенят.

Однажды волк на дух отребья

Пошёл в овраг у ивняка
И получил заряд жеребья
В бок из берданки старика.

Не прекратил охотник бойни:

На логове погибли все…
Теперь от прежней Волковойни —
Лишь указатель на шоссе.

Теченье вод живых… Ода

Теченье вод живых, как смена дней,
С годами ощущается сильней.
И горный ключ, и низменный родник —
Святой источник, где бы ни возник.
Журчит ручей – всему живому друг:
Как зелено и весело вокруг!
То явной струйкой по песку, камням,
То потаённо: в травах, там и сям, —
Течёт вода, щебечет все звончей,
Пока не набирается ручей.
В глухом лесу, где тень и тишина,
Бормочущая речь ручья слышна,
А в камышах и вицах лозняка
Она звучит повеселей слегка.
И где-нибудь на заливном лугу
Ручей беспечно плещет на бегу,
Влетает в тёмный омут на пути,
Идёт ко дну, взывает: “Отпусти!”
Опять бежит, встречает земляка —
И речка, невеликая пока,
Плетёт узор, петляет без конца
И, словно бусы, нижет озерца.
Ручьев и речек воды, имена
Река в себя вбирает.
Вот она!

*

В какую пору мне милей река?
В разлив, когда вольна и широка,
Она не соблюдает берегов,
Цветущим летом посреди лугов,
Осеннею порой, когда она
Становится прозрачною до дна,
Зимой студёной, скованная льдом,
Когда и дышит, кажется, с трудом?
Всегда мила! Я помню имена:
Трубеж, и Сутка, Нудоль, и Десна,
Порошиха, и Нерская, Ишим
(Последнего я помню небольшим),
О Волге и Днепре не говорю —
На многих берегах встречал зарю.
И если рай представить я могу,
То у реки на заливном лугу.
С крутого берега на эту даль
Глядеть бы вечность… Расставаться жаль.
О Господи! Дай обрести покой
На маленьком погосте над рекой.

Поэмы

Куликово поле

Летом 1380 года монголо-татарский темник Мамай сосредоточил огромные силы – двенадцать орд и три царства: ордынскую конницу, войска с Кавказа, Поволжья, отряд наёмников-генуэзцев – и повёл их, чтобы проучить непокорную Русь.

Князь московский Дмитрий Иванович к концу августа собрал большую рать из дружинников, крестьян и горожан Московской, Владимирской, Смоленской, Ярославской и других земель. Были в его войске отряды украинцев, белорусов да дружины удельных литовских князей.

1