Путь Светлячка

Полгода назад мама решила обменять квартиру с доплатой — и переехала в однокомнатную, в другой район, где ничего больше не напоминало о её старой жизни. Она и работу сменила, уйдя с должности инженера и устроившись простой нянечкой в детском саду, недалеко от дома. Если бы у неё оставались друзья и близкие — они непременно покрутили бы пальцем у виска, но теперь крутить было некому. У неё, как и у дочери, совсем не осталось подруг: после предательства Костровой она перестала с кем-либо сближаться, а Шульман эмигрировала в Израиль.

Узнав о беременности Светланы, мать устремила на неё недоумевающий взгляд:

— А что ты хочешь от меня услышать? Поздравления?

Светлана даже растерялась от такого вопроса.

— Ну… я не знаю. Могла бы, в принципе, и поздравить. Вроде как приятная новость…

— Приятная? — женщина горько рассмеялась. — Да что приятного в материнстве? Сказочки всё это… Впереди тебя ждёт адская усталость, ежедневный труд и бесконечная рутина. Ты действительно хочешь во всё это ввязаться?

Светлана поднялась с дивана, на котором сидела.

— Спасибо за поддержку, мама. Я, пожалуй, поеду.

— А твой нездоровый образ жизни? — пригвоздила её мать вопросом в спину. Светлана замерла.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же пьёшь, — безжалостно припечатала мама, — и пьёшь много, я это знаю. Актёры всегда пьют, это всем отлично известно. К тому же, твой муж, насколько я могу судить со стороны, и в грош тебя не ставит, — этими злыми, обидными словами она словно мстила за собственное поруганное достоинство, за свою неудавшуюся женскую судьбу. — Ну какой из него отец? Да и из тебя мать, прямо скажем… не ахти.

«Ну какая из тебя актриса, Светка?» — зазвучало у Светланы в ушах. Именно это говорила ей мама много лет назад. И вот теперь: «Ну какая из тебя мать?»

— Твоя вера в собственного ребёнка просто поразительна, — тихо сказала Светлана, покачав головой. — Возможно, я и в самом деле не стану лучшей в мире мамой… Но… господи, у кого мне можно было этому научиться?!

Она вылетела за дверь, не оборачиваясь.

Вскоре наступил период тяжелейшего токсикоза.

Обоняние у Светланы обострилось до предела. Её тошнило даже от слабого, еле уловимого запаха, а уж от резкого и сильного моментально выворачивало наизнанку. Она невыносимо страдала, когда сосед по лестничной площадке выводил гулять свою собаку — через дверь отвратительно несло мокрой псиной. Если же на кухне Илья вскрывал банку шпрот, Светлане казалось, что воняет даже в спальне. Её мутило, когда она приоткрывала дверцу холодильника. В подъезде тошнило от запаха мокрых тряпок, которыми моют пол, и кошачьей мочи. Даже когда Светлана просто чистила зубы над раковиной, желудок протестующе сжимался в тугой комок.

Ходить в магазины за продуктами стало мучением: там повсюду чем-то пахло. Колбасой, сырой рыбой, маслом, подмёрзшей картошкой и разбитыми яйцами. Даже столь любимый прежде запах молочного коктейля, напоминающий ей о детстве, теперь не вызывал ничего, кроме мучительного спазма в горле.

На съёмочной площадке Светлана то зеленела, то бледнела, боясь, что хлопнется в обморок, и щипала себя изо всех сил, чтобы прийти в чувство. Благо, до конца съёмок оставалось совсем немного, и она мечтала только об одном — завершить работу благополучно.

В свободное от рабочего процесса время она только и делала, что спала — спала чуть ли не сутками напролёт, словно впрок, подозревая, что после родов вряд ли у неё часто будет такая возможность. Иногда Илья, вернувшись домой и застав жену в постели, пытался подкатывать к ней со столь неуместными сейчас поползновениями — но, разумеется, всякий раз получал решительный, почти грубый, отказ. Её становилось противно при одной только мысли о сексе с Ильёй — и она не была уверена, что это вызвано исключительно токсикозом.

Муж обижался, психовал, уходил из дома, громко шарахнув дверью, и демонстративно появлялся лишь под утро, расхристанный и хмельной, но ей это было глубоко безразлично — только бы он снова не лез к ней, обдавая алкогольными парами. Всё, чего ей в данный период хотелось — это банального покоя. Илья раздражал её до зубовного скрежета, мешал ей. Если раньше, до беременности, Светлана была просто равнодушна ко всему, что вытворял её муженёк, и думала лишь о работе, то теперь, когда на ней лежала ответственность не только за себя, но и за ребёнка, она часто задавалась вопросом: ради чего она так долго терпит всё это? Зачем? Ведь у неё нет к Илье не то что любви — а даже капельки уважения… Их брак дышал на ладан, это было совершенно ясно.

Наверное, следовало развестись. Если на своё личное благополучие и комфорт Светлане было, по большому счёту, наплевать, то благополучие ребёнка было для неё не пустым звуком. От немедленной подачи заявления на развод её удерживал лишь традиционный, извечный, глупый бабский страх — поднимет ли она ребёнка одна? Справится ли?