Путь Тарбагана

Тома недовольно вытерла щеку и попыталась собрать в единое целое затекшее тело. Телефонный звонок осекся и замолк.

– Почему я здесь, а ты жрешь, как ни в чем не бывало? – мирно добавила она, сидя на полу и растирая занемевшую ягодицу.

– Потому что будить мое солнышко небезопасно, где бы то ни было. В глаз несложно получить.

Сквозь его рыжие волосы светило солнце, Тома улыбнулась и прилегла снова, опершись щекой на руку.

– Ну – нет, теперь – вставай-ка! – Павел хищно вскочил со стула.

– Нет, нет, нет!

Она смеялась и дрыгала ногами, когда он тащил ее на плече за дом к колодцу.

– Холодная! Будет холодная!

– Нет, я с утра набрал кадку…

Тома сидела в антикварного возраста черном корыте, а Паша поливал ее нагретой утренним солнцем водой. В брызгах мерцала радуга. Потом она встала, он смыл пену чистой водой и обернул ее светящимся белым полотенцем. Казалось, пели птицы.

Двумя часами позже Павел вновь сидел на прежнем месте. Напротив восседала Тома в простыне на подобие римской грации с кружкой молока и пальцем доставала мед из кувшина.

– Как в лаборатории? – спросила она и подняла глаза.

Его лицо напряглось, но рот продолжал улыбаться.

– Мрут, твари.

Тома отставила кружку.

– Сколько?

– Уже четырнадцать. На вскрытии ноль. Совершенно чистые крысы. Спонтанная асистолия.

Павел вздохнул и продолжил:

– Оставим это. Найдем причину, найдем и средство. Кстати. утром был шторм. Я волновался.

– Шторм! Шторм, когда море. А когда песок, это буря… А ты помнишь море?

– Ты мне зубы не заговаривай. «Шторм – буря». Попала, отвечай?

– Не успела. Честно. Я домой, и тут как начнется!

– Слушай радио. Обязательно. Сирена была, все ее слышали. Но что-то мне подсказывает, что все, кроме тебя.

– Ну, слышала – не слышала. Что-то такое я слышала…

– Черт тебя дернул тогда выйти в поле! – голос Павла стал тревожно-злым.

– Ну что ты дергаешься? Говорят тебе: не попала. Все хорошо… – Тома светло улыбнулась.

– Все хорошо?

– Ага!

– А у самой конъюнктивы, как у белого кролика. И ботинок твой висит на столбе радиоточки, загорает. Почему-то. И полкорыта песка после купания осталось. С чего бы?

Тома незаметно покосилась на сплошь запыленный половик, свое импровизированное ложе. Потом придала лицу серьезности и гордо отозвалась:

– Ну, знаешь… про женщину не говорят «конъюнктивы»… это у твоих мышей конъюнктивы.

– У крыс.

– Это у крыс конъюнктивы…

– Допросишься ты у меня, женщина. Посажу на цепь, буду выгуливать…

– Ага. По пятницам. При твоем отношении к работе на большее можно забить. Сдохну я так у вас. От спонтанной асистолии… – жалобно закончила Тома.

– Не болтай, – жестко сказал Павел и нахмурился.

– Сегодня ночуешь в лаборатории?

Он не ответил. Во взгляде отразилось сожаление, и страсть к своему делу, и уверенность: она поймет.

– А. Ну-ну. Так я и знала. Пошли со мной в курятник? – вдруг убедительно предложила Тома.

Он глянул озадаченно, будто ослышался. Тома охотно пояснила:

– Надо оценить жертвы и разрушения. Мне одной как-то…

– Курятник, как курятник. Стоит. Я там был.

– Ну и сколько же там кур? – подозрительно спросила Тома.

– Двенадцать.

Тома вздохнула.

– Я боялась, все гораздо хуже. Было тринадцать. Пойдем, поищем, может быть и тринадцатой повезло? Забилась где-то…

– Честно говоря, тринадцатой не повезло. Перелом голени, закрытая черепно-мозговая травма, левосторонняя слепота.

Тома проследила выразительный взгляд Павла до тарелки с куриным мясом, накрытой столовым полотенцем. Ей и раньше в очертаниях его обеда мерещилось что-то смутно знакомое. Испуганный аппетит спрятался в самый дальний угол.

– И ты можешь ее есть? Теперь?

– А что, продиагностированная, она перестает быть съедобной? Ладно, не куксись. Труп я возьму с собой, – там пацаны голодные.

Паша смел одноногую птицу в пакет, накрыл тандырной лепешкой, взглянул на часы и засобирался.

– «Пацаны» у него там «голодные». Пацаны и Марина. Я правильно говорю? – Тома скроила проницательную физиономию.

– Нет, солнышко. Марина курятину не ест…

– Ах, даже так? Вам известны ее гастрономические пристрастия?

– Клянусь, я не пойму: ты ревнуешь или шутишь? – Павел посмотрел серьезно.

Тома выдержала грозную паузу, и прыснула:

– Ревную? К этой курице? Она же курятину не ест из страха каннибализма.

– Забавно. Ты когда смеешься, кажется, что снаружи солнце.

– Потому что там и есть солнце.

Павел встал, захлопал по карманам, уточняя координаты зажигалки. Тома вздохнула:

– Уже? Я думала, ты в ночь…

– Уже. И в ночь. Не горюй, царица, отследим этот проклятый эффект, и махнем… Куда ты хочешь?

– В Гонолулу.

– Хорошо, насчет отпуска после подеремся. Я, к примеру, предпочел бы Исландию. Ну, ладно. Будь умницей, и включи радио.

Он наскоро натянул свежую рубашку, ущипнул Тому за нос и вышел. Тома нарочито не попрощалась, она растирала пострадавший нос. Не пройдет и минуты, как он вернется. Спустя указанное время за дверью послышался шум, и Павел со словами «ч-черт, опаздываю!», влетел обратно, включил радио, и выбежал снова.

– Пока!.. – еле успела выкрикнуть Тома.

В ответ уже во дворе он раскрутил пакет с курицей над головой.