Путь теософа в стране Советов: воспоминания

Ах и не стой на льду,
Да лёд провалится,
Ах не люби вора,
Да вор завалится.

Вор завалится,

Да будет чалиться,
Передачи носить,
Не пондравится…

Наконец, пели всякую цыганщину и душеспасительные романсы, вроде:

Не пора ли нам, измученным душою.
На минуточку прилечь и отдохнуть,

или:

Сердце рвётся от тоски,
На душе тревога.
Угоняют в Соловки…
Дальняя дорога!..

Вообще пьяная и жестокая, хныкающая и вероломная шпана очень любила поговорить в стихах и песнях о своей страдающей и загубленной душе.

Что касается моей души, то я всячески старался её усовершенствовать. Читал теософические книги «У ног учителя Кришнамурти» и «Чему мы будем учить» С. Джинарджадаза, каждое утро медитировал и старался давать себе на день, не слишком, впрочем, успешно какое-нибудь нравственное задание. Очень плодотворный разговор о религии вышел у меня с одним заключённым, убеждённым атеистом. Оба остались при своих мнениях, но оба обогатились новыми мыслями. Под конец он мне задал вопрос: «Что такое мысль с идеалистических позиций?» и я, сшивая ремни на «Геркулесе», приготовил ему целый доклад по этому поводу.

По случаю каких-то торжеств в Москве было много иностранцев. Их водили везде и, когда они высказывали желание познакомиться с нашими тюрьмами, их приводили в Сокольнический исправдом, который, очевидно, считался образцовым и наименее «впечатляющим». Так, у нас побывали две экскурсии: немцы и швейцарцы. В обеих оказались эсперантисты, и я с удовольствием лишний раз убедился в пользе и практической применимости эсперанто. Я поговорил с гостями вволю и, конечно, рассказал о преследовании отказников в РСФСР. Эсперантисты переводили мои слова своим товарищам. Гости были удивлены, так как их уверяли, что у нас освобождают всех, кто отказывается от военной службы по своим убеждениям. Они, в свою очередь, удивили меня рассказами, что в Вене сейчас происходит совершенно легальный конгресс абстинентов из разных стран и никто их не сажает за решётку. Что в большинстве стран существует замена военной службы тяжёлыми невоенными работами для лиц, идейно не желающих служить в армии. Только в Швейцарии это дело преследуется, да и то не как у нас.

Во время моего разговора с иностранцами начальство, повсюду следовавшее за экскурсантами, стояло и мило улыбалось, явно гордясь культурным арестантом: «Вот-де у нас какая страна, мазурики и те как чешут по-немецки!»

Беседа с иностранцами была не единственной почестью, которой я удостоился. Мне была посвящена радиопередача! В ней говорилось, что такой-сякой имярек учился пять лет на казённый счёт, получал от государства стипендию и за неё ответил чёрной неблагодарностью. Окончив ВУЗ, он уклонился от воинской обязанности под предлогом религиозных убеждений. Например, военкомат предлагал ему заменить строевую службу санитарной или работой в рудниках, в пожарной части и т. п., он отказался от всего. Советский суд вскрыл подлую личину дезертира и шкурника. Преступник получил по заслугам. Позднее я узнал, что примерно то же было воспроизведено в «Правде» и в каком-то журнале, кажется, в «Безбожнике».

До этого случая, когда я читал в газетах или слышал по радио о каких-то политических обвинениях или судебных процессах, я думал, как большинство людей: «Ну, это, конечно, очень преувеличено, но ведь нет дыма без огня, что-нибудь непотребное он всё же натворил. Не могли же всё выдумать!» Теперь я убедился, что сильно недооценивал способностей советской прессы в области научной фантастики. Она ведь унифицирована, следовательно, никто не может поймать газету или журнал за руку и сказать: «Не ври!» Словом, с тех пор я убедился, что факты могут быть буквально вывернуты наизнанку. Когда кого-нибудь называют «врагом народа», я не верю ни единому слову. Может быть, я иногда бываю неправ, — что ж поделать, так меня научили на моём собственном опыте.

В Сокольнический исправдом поступили ещё два отказника, оба баптисты, оба — крестьяне. Я с ними познакомился. Так как они были старше, то были призваны на военную службу раньше меня. В Сокольниках они отбывали второй и третий сроки. На их примере я убедился, что железный закон о фактически пожизненном заключении для отказников — не пустой звук.