Путь теософа в стране Советов: воспоминания

Ражий детина, безобразный до чрезвычайности, он был гармонической личностью, то есть моральный его облик полностью соответствовал его внешнему безобразию. Вечно пьяный, насквозь прокуренный, издающий тошнотворный запах, он говорил и делал исключительно одни гадости. Кажется, не было той подлости или жестокости, которой он не смог бы сотворить. Это был предел вырождения человека.

Тимощук был не только бортмехаником, но и лихим шофёром. Кипс, любящий быструю езду, приблизил его к себе, назначил водителем своей личной машины, выезжал с ним в город, почему Тимощук совсем не ощущал себя заключённым. Они вместе пьянствовали и нередко, после дебоша в ночном ресторане или какого-нибудь уличного происшествия, ночевали в отделении милиции.

Впрочем, меня всё это мало касалось, так как я к тому времени совсем забурел, проводил дни и ночи на работе или в своей будке и редко приходил в камеру. Я даже усвоил блатные замашки. Например, однажды, не выиграв билета на очередной эстрадный концерт вольных артистов, обвешался монтёрскими причиндалами, взгромоздил на плечи лестницу и пошёл себе через три кордона, каждый раз прорываясь со скандалом и доказывая, что меня вызвал завклубом ликвидировать аварию. Завклубом поймал-таки меня на слове и заставил поставить новый выключатель в кинобудке. Но зато потом я величественно возвышался в зале на своей стремянке, как в царской ложе, и наслаждался концертом. Концерт, по общему мнению арестантов, был отличным, потому что приезжие артисты, словно сговорившись, прохватывали тюремное начальство и порядки и тем срывали бешеные аплодисменты.

Верхом нахальства, превосходившим даже мои постоянные телефонные разговоры с Галей, было незаконное свиданье с ней, которое мне удалось организовать в сочельник.

Главный ввод в тюремную электрическую сеть, как я уже говорил, помещался в моей будке. Кабель оттуда шёл непрямо в электросеть, а сперва прихватывал соседнюю психиатрическую больницу. По словам Игнатьева, во время его сидки однажды какое-то повреждение на территории больницы вызвало перерыв в подаче энергии в исправдом, и его водили туда для починки. Моя фантазия тотчас заработала, и вскоре у меня созрел роскошный план. Сообразив расписание дежурств надзирателей и распределение выходных дней у патронирующих, я написал Гале письмо (минуя тюремную цензуру, послал с тем же Игнатьевым), в котором попросил её быть на территории больницы в сочельник, в 6 часов вечера.

В 5 часов я отключил ввод всего исправдома. Остановились все заводы, погасло освещение, замолчали все звонки. Около помещения щита столпилось всё начальство. Я лез из кожи вон, щёлкая рубильниками, крутил маховички реостатов, зачищал контакты. Всё было тщетно. Через полчаса я констатировал, что кабель повреждён на территории больницы и предложил послать туда Игнатьева. Игнатьев, как и следовало ожидать, оказался выходной. Кипс распорядился:

— Послать Арманда с конвойным.

Весь план рушился. С незнакомым конвойным нельзя было рассчитывать на свиданье. К счастью, вызванный конвойный заупрямился:

— Как хотите, а с этим бородатым бандюгой не пойду. Он непременно побег задумал, стукнет гаечным ключом и амба! Пусть надзиратель с ним идёт!

Обмотанный цепью, которой я прикреплялся к столбу, я действительно выглядел как бандит в кандалах.

Некогда было препираться. Кликнули коридорного — явился Вася, недавно вышедший из больницы, и охотно со мной отправился. У меня установились с ним отличные отношения. Я на него и рассчитывал.

Какое наслаждение было идти по улице! Был тихий морозный вечер, падал лёгкий снежок, деревья в больничном парке были опушены инеем, поблескивающем в свете фонарей. И главное, по улицам проходили совсем рядом вольные люди. Удивительно хорошо.

Надо было пройти всего метров двести. Я, как мог, растягивал это удовольствие.

У входа в психиатрическую больницу мальчишки рассуждали:

— Раньше у них был другой монтёр, кудлатый. Так он один ходил.

— А этот, видать, отчаянный. Одного нельзя пустить, убегнёт.

— Познакомься, моя жена, — представил я Васе Галю, когда мы вошли в пустынный подъезд, в котором одиноко стоял диванчик для посетителей. Вася вылупил глаза:

— А зачем она здесь?

— Случайно. Вероятно, зашла полечиться. Она у меня психическая.

— Нет, как же так, это незаконно. Да ты чини поскорее, да пойдём назад.

— Да здесь дел не меньше, чем на полчаса. А ты, Вася, сходи-ка на уголок, на Стромынку, выпей пивка, а я пока всё исправлю, — и я протянул ему трёшку.

— Нет, нет, что ты! Ты ведь сбежишь, пожалуй.

— Да неужели ты меня за такого дурака считаешь, что побегу, когда мне меньше трёх месяцев сроку осталось?

Вася мучительно колебался. Но, видно, последний аргумент показался ему убедительным. К тому же он сообразил, что три рубля это много больше, чем стоит даже несколько бутылок пива.

— Ну, уж не подведи, — сказал он, исчезая.

Эти полчаса, что мы сидели прижавшись на холодном диванчике, остались у меня как одно из самых лучших воспоминаний в жизни. О многом успели поговорить, условиться, делились огорчениями, строили планы на будущее.