Путь теософа в стране Советов: воспоминания

И написал: «Не возражаю, после окончания освоения импортного заказа на велодинамки и оксидации электровозных разрядников». И с улыбкой добавил:

— Этого вам на два года хватит, а там посмотрим.

Для проветривания мозгов я записался на майские праздники в велопробег Ленинград-Москва. Туда на поезде, а назад на велосипедах. Здесь учли направление господствующих ветров с северо-запада на юго-восток. Вдобавок к двум дням праздника директор дал ещё три с условием, что участники пробега повесят на себя плакаты, прославляющие наш завод.

Приехали в Ленинград 30 апреля. Я тотчас же наведался в университет. Мне сказали, что решение ещё не принято. Но никаких возражений не предвидится. Уже хорошо.

Первого мая мы собрались у Московского вокзала и по лёгкому морозцу отправились в Москву. Нас было 8 человек, в большинстве молодые рабочие. Поехали без предварительной тренировки, первым весенним поездом, вовсе не зная друг друга.

Политрук пробега Зайдман, наш шабшаевец, работавший в отделе технологии, большой болтун и хвастун, сразу задал быстрый темп. Он говорил, что будет большим позором, если мы пройдём трассу в предварительно рассчитанный срок — пять дней. Необходимо закончить пробег в четыре дня. Исходя из этого он погнал как на спринтерской дистанции, за ним ещё двое.

Я, впервые участвуя в длительном пробеге, чувствовал себя не в силах принять предложенный темп и отстал. Со мной ещё четыре человека. К полудню разрыв достигал двадцати километров. Позади всех ехал замыкающий с велоаптечкой. Он был обязан всем помогать в ликвидации аварий и оставаться со всеми отстающими. Замыкающим назначали всех по очереди.

К четырём часам я начал ощущать некую неудовлетворённость в чреслах, живо напоминающую ощущения, испытанные мной при верховой езде в районе Они. Через два часа боль стала невыносимой, и я ехал, стоя на педалях. Впереди показался Зайдман и товарищи, ехавшие с ним. Он явно выдохся и жаловался на плохую конструкцию своего седла. В общем, плохая конструкция оказалась решительно у всех. Подъезжая к Ильменю, мы увидали речку, схваченную заберегами. Проломав ледок, мы спустили штаны и с наслаждением погрузили в ледяную воду нашу горящую плоть. Проезжавший мужичок, увидев 8 парней, которые подобно волку в сказке вмораживают свои хвосты в лёд, очевидно, решил, что это проделки нечистой силы. Воскликнув: «С нами крестная сила!», он хлестнул лошадь и умчался галопом.

Мы переночевали в Новгороде. Утром подивились на Кремль, к тому времени сильно разрушенный, поглазели минут пять на памятник тысячелетия России, покатили дальше.

Подъём к городу Валдаю был очень тяжёл. Зато спуск — великолепен. Целые километры велосипеды мчались как птицы безо всяких усилий с нашей стороны. И природа способствовала подъёму нашего настроения. В еловых лесах прыгали белки, радуясь богатому урожаю шишек. Снег сходил, вокруг стволов деревьев образовались земляные кольца, и зазеленела первая травка. Ельники сменялись борами, боры — березняками, уже покрывавшимися зелёным пушком. А уж птицы старались!

Движения машин по неасфальтированному шоссе почти не было. Досаждали только мотоциклы, которые с весьма гордым видом обгоняли нас, обдавая пылью, волной вонючего газа и нестерпимым треском. Но мы знали, что через час-другой мы еще увидим их чинящими на обочине свои машины или в поте лица волочащими их до ближайшей деревни. Тогда наступал наш час и, в свою очередь обгоняя их, мы громко пели весёлую песенку:

Цыкал, цыкал мотоцикл,
Цыкал, цыкал не доцыкал,
Не доцыкал до конца,
Ламца, дрица, им-ца-ца!

Вдогонку они грозили нам кулаками.

Зайдмана с нами уже не было. Сказавшись больным, он в Новгороде сел на поезд. Мы остались без политического руководства.

Как ни странно, по мере того как мы ехали, боль в натёртых местах становилась менее мучительной. Или мы просто притерпелись? Зато всё сильнее болели мускулы в ляжках и икрах. Дошло до того, что на остановках, где чайная была на втором этаже, мы вынуждены были, на потеху честных граждан-христиан, подниматься по лестнице на четвереньках. Только в Торжке над нами никто не смеялся. Там был какой-то престольный праздник, и по этому случаю полгорода ходили на четвереньках, и не только по лестницам, но и по всем улицам.

Перед Тверью у меня отказала динамка. В темноте, разогнавшись с горы, я налетел на бревно, брошенное поперёк дороги, вылетел из седла и спланировал, метра четыре проехался раком по гравию. Я вырвал себе кусок правой ладони и забил рану грязью. Никакой воды поблизости не было. Я замотал руку грязной тряпкой, которой обтирал велосипед, и поехал, управляя одной рукой, догонять товарищей. В Твери повязку усовершенствовали.

За день мы проехали ещё 180 километров. А я всё держал руль одной рукой — левой. В результате такого напряжения у меня омертвел безымянный палец, и впоследствии пять лет он оставался бесчувственным. Его можно было колоть булавкой — он боли не чувствовал.