Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

Старик уже какое-то время не получал жалованья, но по-прежнему с удовольствием выполнял свои обязанности стрелочника: обслуживал свой участок железнодорожного полотна, словно ничего не случилось. Подобно многим одиноким людям, он преклонялся перед природой и проявлял абсолютное равнодушие к социально-политическим проблемам. Революция прошла мимо него, как парад проходит мимо человека, занявшего удачное место на трибуне. Она оставила его равнодушным, но доставила огромное удовольствие.

Неожиданно до наших ушей донеслось пение, громкие голоса, топот копыт и скрип телег. Подхватив винтовки, мы посмотрели в окно.

Старик открыл дверь и встал на пороге.

– Это еще что такое? – воскликнул он.

Через маленькое пыльное окошко было не разглядеть, что происходит на улице, и мы подошли к двери, не выпуская из рук винтовок.

– Не волнуйтесь, братья. Это обычные люди. Среди них женщины, лица духовного звания. Но я все-таки не понимаю, что все это значит?

– Не знаю, – ответил я, – но очень напоминает странствующий женский монастырь.

Теперь мы уже могли получить полное представление о приближающейся процессии. По дороге ехали шесть телег. Первая уже остановилась у домика стрелочника. В ней сидели два красноармейца, рядовые пехотинцы, и две девушки. Солдаты вскочили и, не слезая с телеги, стали показывать жестами, чтобы остальные телеги следовали дальше. Но, несмотря на крики и жесты солдат, следующая за ними телега тоже остановилась. На землю спрыгнул худенький, выглядевший довольно жалко еврейский юноша с покрасневшим носом. На вид ему было лет восемнадцать. Он был в штатском, но весь обвешан оружием. Непонятно, как его тщедушное тело выдерживало вес винтовки, револьверов и патронташа. Срывающимся фальцетом юноша приказал остановиться остальным телегам, в которых сидели две пожилые монахини, православный священник и шестнадцать девушек в форменных платьях церковноприходской школы – в общем, весьма необычная компания.

– Смотрите… смотрите, – захихикал старик. – Это что-то новенькое.

Мы оставили винтовки в доме и вышли на порог.

Солдаты слезли с телеги и стали помогать спуститься на землю двум хихикающим девушкам. Юноша-еврей стремительно бросился к ним и начал весьма энергично возражать. Солдаты, громко разговаривая и смеясь, не обращали на него никакого внимания. Худенький юноша, словно молодой петушок, набрасывался на здоровых солдат и выкрикивал:

– Я запрещаю вам это делать!.. Я запрещаю!.. Вы не можете!..

– Иди к черту! – смачно сплюнув в сторону, оттолкнул его один из солдат.

Мы поинтересовались у священника, что все это значит. Старый маленький человечек в темно-сером облачении дрожащим голосом рассказал, что восемнадцать девушек приехали из небольшого женского монастыря, у которого реквизировали школу. Солдаты должны охранять их в пути, а еврейский юноша, оказывается, комиссар и командует этими солдатами. Всю дорогу солдаты, объяснил священник, непрерывно пили самогон и закусывали черным хлебом с луком и солеными огурцами.

– И представьте себе, они напоили двух девушек. Теперь они остановились, и я… я… не знаю, что они хотят. Спросите еврея, он у них начальник. Он знает. О Боже всемилостивый, еврей – начальник. – Священник перекрестился. – Страшные времена… грядут страшные времена.

Вокруг первой телеги собралась вся эта странная компания; мы тоже подошли поближе. Из разговора солдат и юноши-комиссара нам стала ясна вся картина происходящего. Свежий воздух, самогон и полненькие, уютные, очаровательные девушки сделали свое дело; солдаты решили остановиться, чтобы приятно провести время наедине с этими девушками, и тут вовремя подвернулся домик стрелочника, стоявший на отшибе. Остальные, по их мнению, могли ехать дальше под охраной комиссара, а позже они бы их догнали. Одним словом, солдаты просто хотели затащить девушек в постель.

Комиссар был вне себя. Он возбужденно размахивал руками и без умолку тараторил, тараща большие голубые глаза в обрамлении редких белесых ресниц. В черном гражданском пальто поверх гимнастерки он походил на бойскаута-переростка, надевшего старое пальто отца. Судя по разговору, он был «интеллигентом», но все его революционные призывы распадались на части перед упорством двоих рядовых, решительно стремившихся к намеченной цели.

– Кровожадные жандармы царской России могли заниматься подобными делами, а вам стыдно, товарищи великой бескровной революции! – кричал юноша в попытке остановить упрямых солдат.

– Ты, что ли, делал эту революцию? – негодующе ответил один из солдат. – Нет, мы ее делали. Мы, вот этими мозолистыми руками. Так что заткнись, товарищ.

Комиссар схватил солдата за плечо и начал просить, уговаривать, взывать к совести. Он бегал вокруг телеги, размахивал револьвером. Все было напрасно. Солдаты, пьяные и решительные, не слушали его. Они сняли с телеги бутыль с самогоном, заплечные мешки… и девушек.

Комиссар подбежал к одному из солдат и выкрикнул ему прямо в лицо:

– Неужели вы не понимаете, это грязно! Грубо! Недостойно!