Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

Меня били ещё довольно долго и зло, а главное — больно. Я молчал, хотя орать было бы разумнее. Когда орёшь — не так больно. Четырнадцатилетние мальчишки — существа живучие, но я постепенно начал снова проваливаться, воспринимая удары просто как толчки, совсем безболезненные и надоедливые. Но в этот почти блаженный момент меня подло окатили ледяной водой, и я, чуть не захлебнувшись, пришёл в себя. нехотя. Чего хорошего было возвращаться к боли и к созерцанию губастой морды присевшего надо мною на корточки негра? Он аккуратненько сплюнул мне в лицо и поинтересовался по-русски:

— Как зовут?

Опять. Ну вот опять. Ну откуда берутся негры, умеющие говорить по-русски?!

А кстати, актуальный вопрос, нечего сказать. Перед лицом, скажем так, вечности… Я неожиданно подумал: а есть ли там — там — что-то на самом деле? Впервые в жизни задумался. Там я об этом просто не думал, миновали меня и детские страхи смерти, да и вообще мысли о ней (не в пример Бассу), и казался я сам себе вечным и обязательным, как восход или лето. Здесь — здесь смерти было столько, что недосуг было о ней размышлять…

Так есть — или нет? Хорошо было бы поверить, что есть. Да вот "бы" мешает, сильно мешает. Непреодолимо. Вот эта чернота, в которую я несколько раз попадал — она, скорее всего, и есть ворота в смерть. А дальше вообще — ничего.

Ну и ладно.

— Как зовут, я спрашиваю?!

— Джордж, — вспомнил я своё прозвище, псевдоним для моего "второго я" из книжек, которые писал дома. от вопроса веяло глупостью. Я же как угодно могу назваться — и как он меня проверит?

— Где остальные?

— Нас двое было, — тут же ответил я. — Остальные погибли. Замёрзли… голодные были…

Он смотрел на меня бессмысленными, но в то же время пугающими глазами, похожими на два отверстия в черноту. Вот где в самом деле "ничего"…

— Ты врёшь. Ты не Джордж. Вас не двое. Ты Олег, и где-то прячутся твои люди. Где?

Я молниеносно пожалел, что вообще заговорил. И это чувство подавилось недоумением, словно косточкой от сливы: что происходит?! Что творится, что за бред?!

Наверное, моё лицо меня на какой-то миг выдало. Странно, но негр меня не ударил. Он удовлетворённо хрюкнул, словно сытая свинья, и оскалил в улыбке подпиленные зубы.

— Ну так где они прячутся? — повторил негр. Я облизнул губы и тоскливо отвёл взгляд в сторону, чтобы не видеть эту сволочь, а главное — то, что они станут со мной делать. То, что будут делать очень долго и изобретательно, у меня сомнений не вызывало.

Очень уж страшно мне не было. И, конечно, не было такого состояния, как в прошлый мой плен. Я был уверен, что всё равно ничего не скажу. Ну, буду орать, наверное, буду орать громко… Но ведь всё равно ничего не скажу.

Назло не скажу.

Яков Шведов
Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди…
Навеки умолкли весёлые хлопцы,
В живых я остался один.

Орлёнок, орлёнок, блесни опереньем,

Собою затми белый свет…
Не хочется думать о смерти, поверь мне,
В шестнадцать мальчишеских лет…

Орлёнок, орлёнок, гремучей гранатой

От сопки солдат отмело…
Меня называли орлёнком в отряде —
Враги называют орлом.

Орлёнок, орлёнок, мой верный товарищ,

Ты видишь, что я уцелел…
Лети на станицу, родимой расскажешь,
Как сына вели на расстрел.

Угли жгут больно. Особенно если их сложить под бок, а потом раздувать, но при этом не давать лежащему сдвинуться. Кстати, в конце концов становится больно так, что не кричать уже невозможно и сначала хочется потерять сознание, а потом — просто умереть…

Наверное, были (и, может быть, даже есть) люди, которые способны на костре петь песни и рассуждать с теми, кто их пытает, о погоде. Я — не такой. Но одна — очень важная — мысль в моей голове сохранялась. Поэтому я однообразно орал — временами просто так, временами переходя на такой мат, какого ожидать сам от себя не мог (никогда в жизни не ругался так. Ни там — ни даже тут.), но при этом ничего конкретного не говорил.

Я всегда был упрямым. Правда, боль не исчезла, когда угли отгребли и присыпали снегом. Она продолжала жить в боку, ниже рёбер, и то и дело вновь вспыхивала злобным факелом, располосовывая тело зазубренным клинком до кости.

— Ну? — спросил негр. — Будешь говорить?

Я молчал, глядя над его плечом в яркое небо, морозное и широкое. Эту боль можно было терпеть молча.

— Начинайте его свежевать, — сказал негр. По-русски сказал, чтобы я понял, а потом повторил на своём языке.