Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Притянуть за уши можно всё, — ответил возражением я. — Ты не знаешь, давно ли всё это действует?

— Точно не знаю, — покачал головой Йенс. — Но мы находили могилы XVIII начала века.

— А тут что, по одному отряду из каждой страны? — продолжил расспросы я.

— Нет, — ответил немец. — Неразбериха с этим, как и со многим другим. Но не по одному — точно. И не спрашивай о попытках объединения. Слишком много людей, слишком огромны расстояния. Если отряд встречает другой во время схватки с черномазыми — помогает, чтоб по-другому было, я не слышал даже. Но это всё. Ну, есть ещё друзья в разных отрядах, не без этого. Но встречи нечасты, случайны даже. Знаешь, тут многие возвращаются к обычаям дальних предков, — он потянул себя за одну из кос. — А кое-с-кем просто становится опасно иметь дело… В какой-то степени это Нэверленд, страна, где никогда не вырастают. Читал про Питера Пэна?

— Да, — кивнул я. — Скажи, Йенс, а тут… м-м… рождаются дети?

— Ты скучаешь по дому? — вместо ответа спросил он. Я снова кивнул. — А хочешь вернуться?

— Нет, — ответил я. И объяснил: — Мне хочется домой, Йенс. Очень хочется, до… до слёз. Но я понимаю, что теперь я там лишний. Я люблю маму, но она меня не может любить. Я скучаю по ней, но она по мне не может скучать. Для меня она пропала, но я-то для неё не пропадал… Если я вдруг вернусь — что я скажу ей? Она разве что поразится невероятному сходству и скажет: "Мальчик, иди домой. Олег в школе, он скоро придёт…" Мне — всем нам — придётся жить здесь. И я хочу знать — как и для чего.

— Как и для чего… — повторил Йенс. — Как и для чего — это вопрос… Знаешь, по чему я больше всего скучаю? По своему видеомагнитофону. Я всего месяц им попользовался. Знаешь, что такое видео?

— Нет, — я покачал головой. — Эх, ты, мальчик из-за железного занавеса, — необидно усмехнулся он. — Это магнитофон, но воспроизводит не только звук, но и… изображение.

— Ого, — вежливо сказал я. — А откуда ты знаешь русский?

— Я его начал учить в восемьдесят пятом, когда у вас началась перестройка, — объяснил Йенс. — Думал съездить в Россию.

— В каком-то смысле твоя мечта сбылась, — заметил я. Йенс хмыкнул:

— Да уж…

— Слушай, — я сел удобнее, — а сколько вообще тут можно… ну, протянуть?

— Говорят, в среднем — пять лет, — спокойно ответил Йенс. — Я видел одного финна, он попал сюда в начале века…

— В начале века?! — на этот раз я действительно был потрясён.

— Да. Но это не просто исключение. Это потрясающий случай. В среднем — пять лет, — повторил он. — Хочешь ещё один совет? Тренируйтесь. Учитесь стрелять. Учи своих фехтовать. Сам учись боксировать, бороться, и другие пусть учатся. Учитесь метать ножи. Учитесь. Учитесь. Учитесь. Тренируйтесь. И лучше не оставайтесь на одном месте… У тебя есть блокнот или бумага?

— Нет, — покачал я головой.

— Чёрт… — он достал из кармана самодельной куртки потрёпанный толстый блокнот с огрызком карандаша. — Смотри, я начерчу и напишу кое-что…

Луна светила ярко, да ещё и отражалась от воды. Йенс стал быстрыми и точными движениями набрасывать карту — Европа, север Африки, Малая Азия… Местами он ставил крестики и, задумываясь, писал мелким почерком по-русски — объяснял, кого можно встретить в этих местах. Указал он и несколько постоянных поселений.

— Та зеленоглазая с аркебузой, — вдруг спросил Йенс, вырывая двойной лист из блокнота, — которая подбежала к тебе, а потом перевязывала — твоя девчонка?

— Да, — коротко ответил я. (Танюшка-то не слышит)

— Береги её, русский. Ты спросил — могут ли тут рождаться дети? Нет, не могут. Заниматься сексом — да, тут это делают, часто и неплохо, но дети — нет… Ну что ты краснеешь?

— Я? Глупости… Родиться тут, чтобы вырасти с мечом в руках и умереть? Знаешь, Йенс, я никогда не думал о своих детях. Но не уверен, что хочу для них такой жизни. Я хочу разобраться. И сделать так, чтобы… не знаю, как, — я сбился и умолк.

— Я сказал тебе, что не верю в пришельцев и прочую чушь, — Йенс почесал нос. — Я не верю, это так. Но я не верю и в то, что здесь всё происходит само по себе. За этим кто-то стоит. Это видно хотя бы по тому, как действуют негры. И ещё — по тому, как они интенсивно атакуют тех, кто забирается слишком далеко к югу. Мы это на себе испытали.

— Значит — есть что-то на юге? — быстро спросил я.

— Может быть, — согласился Йенс.

— Город Света, про который говорил болгарин?

— Не знаю, — признался немец. — Всё, что угодно. Или всё-таки ничего… Знаешь, в чем беда нашего образования? — вдруг спросил он. — Чем больше ты знаешь, тем труднее тебе принять решение. Туповатым всегда легче с этим… Вот это всё, русский, что я могу рассказать тебе.

Мы снова надолго замолчали. А костёр горел, и смеялись вокруг него ребята и девчонки, и с десяток лужёных мальчишеских глоток грянули:

— Тренируйся, бабка,
Тренируйся, Любка,
Тренируйся, ты моя

Сизая голубка! — а в ответ Игорек Северцев в ужасе завопил:

— Замолчите, несчастные! Как вы поёте?!

"Пять лет, — подумал я. — В среднем — пять лет." Мне стало холодно, словно от реки подул ледяной ветер.