Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

Вот и решение проблемы, думал я, сидя на бревне, дымившемся с одного конца. Я устал так, что даже язык не ворочался. Начинало рассветать, а мне больше всего хотелось спать, спать и спать. Я смотрел, как ребята Лешки хоронят своего убитого у тех самых кустов, где мы с Танюшкой стояли перед штурмом. Трупы прибалтов бросали туда, где всё ещё горел хороший огонь, и я подумал, что впервые чувствую, как пахнет горящий человек. Сколько раз читал в книжках… Вот он, этот запах, сопровождающий нередко описания приключений, про которые так интересно было читать… Противный? Да нет, сладковато-удушливый, вот и всё — а горло сжимает, только когда задумаешься, что это горит.

Ни в одной книжке не написано, какое безразличие и какая усталость наваливаются на того, кто остался жив после очередного приключения.

У подошедшей Танюшки в руке был мокрый платок. Я сперва не понял, что она хочет делать, а она, присев рядом, начала стирать с моего лица копоть. Очень аккуратно и… нежно. Да, нежно. Я немного расслабился и почти замурлыкал. Мне очень хотелось сказать Танюшке что-нибудь приятное и значительное — но, встретившись взглядом с глазами Танюшки, я промолчал. Зачем говорить, когда и так всё ясно?

Подошёл Лешка. Я с неудовольствием покосился на него, потому что Танюшка встала. И встал сам.

— Ты его убил, — почти обвиняющим тоном сказал Лешка. — Ты убил Марюса.

— Та девчонка, которую изнасиловали и убили, — я оперся ладонью о дерево, — она была твоя девчонка?

Лешка вскинул голову, и я поразился (и испугался!) тому, как сверкнули его глаза.

Раньше я и про такое читал только в книжках.

— Ты догадливый, — нейтрально сказал он.

— Тогда ты поймёшь, — не обратил я внимания на его реплику, — почему я его убил… Скажи, — продолжал я, — тебе встречались негры, которые говорят по-русски?

Лешка удивился — открыто и несдержанно. Свёл брови, пожал плечами:

— Нет… Они, по-моему, вообще никаких языков не знают. А что?

— Ничего, — задумчиво покачал я головой. — Ну что, Леш, будем обустраиваться на зиму?

РАССКАЗ 6 Калёная соль

А женщина кричала: "Этот путь

На треть завален мёртвыми костями!"

Он отвечал: "Я знаю. Ну и пусть.

Я не хожу окольными путями."

И.Басаргин

* * *

Холод, забравшийся под одеяло, разбудил меня неласковой рукой. Сентябрьское утро — это не шуточки, не разоспишься, даже если очень устал.

Я сел, всё ещё кутаясь в одеяло. Первое, что мне попалось на глаза, были пологие угловатые вершины, небрежно закинутые зелёным в алых и жёлтых узорах покрывалом леса.

Карпаты. Всю последнюю неделю они росли на горизонте над морем леса — к горам вообще очень трудно идти, они почти не меняются и не поймёшь, когда дойдёшь. Но вот вчера мы всё-таки дошли. Подъём начинался буквально за местом, где мы разбили лагерь.

Дошли до нашей странной, эфемерной цели…

…Мы шли весь последний месяц. Самой тяжёлой была неделя пути по болотам Полесья. И за весь этот месяц мы не встретили ни людей, ни негров — ни-ко-го. А ещё — фигово питались, охота почему-то была редкостно плохая.

"В Москве" мы обосноваться не смогли. Всё случилось в тот же день, когда мы сожгли форт прибалтов. Негры появились так неожиданно, что мы просто рванули в разные стороны — я со своими в одну, Лёшка со своими в другую, и больше мы не виделись. Ни о какой зимовке там и речи быть не могло, мы едва сумели оторваться.

Жаль. Отличное было место. Но, как пошутил Саня, иногородним в Москве закрепиться трудно было во все времена…

…Неподалёку с плоского камня рассеянной завесой падал в овальную выбоину водопад. Я увидел, что кое-кто поднялся раньше меня — кто-то сидел над водопадом, обхватив коленки руками и поставив на них подбородок. Я не сразу узнал Щуся, но мне сразу не понравилась его поза.

Я начал обуваться. Носки от бесконечных вынужденных стирок начали разваливаться, туфли (слава ГДР!) держались непоколебимо; хорошо ещё, мы тут не растём (между прочим, щетина у Вадима и Олега Крыгина, которые уже начали там бриться, расти перестала. Ногти тоже ни у кого не росли, а вот волосы на голове — почему-то да…)

Я сообразил, что нацепил на себя всё снаряжение, только когда уже сделал это. На верх водопада вела какая-то козлиная тропка, начинавшаяся сразу за выбоиной. Чертыхаясь про себя и желая Щусю всего самого нехорошего, я полез вверх — сработал "командирский инстинкт". Вообще-то я хотел разнести Щуся "за упадничество и отделение от коллектива". Но, поднявшись наверх, я обнаружил, что наш младший… плачет. И не скрывает это.

Я так обалдел, что остался довольно надолго стоять с краю обрыва и только через минуту сообразил подойти. И тихо спросил, даже не назвав его "Щусём":

— Сань, ты чё, а?