Путь варга: Хищные пастыри. Книга 1

Принцесска выворачивает на лестницу здоровенную вазу. Рассыпаются лилии, за ними плещет вода. Пухлик вслед лупит заморозкой, и поэтня отлетает ниже, начинает барахтаться на скользких ступеньках. Но всё равно ползёт, вцепляясь уже ногтями, зубами, пыхтя и толкаясь. К клятой твари — через нас.

Заканчивать. Как? В дурных легендах — стрелами, освященными в храмах Стрелка. Вроде, боится серебра. У Мясника дарт посеребрённый. Или нет? В-в-в-вир побери, сознание плывёт, наползают поэты, не убьёт, так хоть собьёт клятую песню, которая звучит, зовёт и топит, топит…

— Мясник!

Пухлик на ходу даёт в челюсть красноносому Эпиграфу, и я читаю по губам что-то вроде: «Я ужасно чуткий, как дело доходит до критики». Мантикора жри, нашёл, когда шутить.

«Мясник, лупи её! Лупи!» — ору я и сама не слышу своего крика. Нэйш вроде слышит, потому что отвлекается от лестницы.

Защита тут же летит ко всем чертям, Пухлик и Морковка отступают. Толпа поэтов всех сортов, сладострастно пыхтя, вываливается в коридор. Напополам с «искрами». Ползут по головам друг у друга, протягивая руки и пуская слюни восторга.

Впереди на четвереньках — Графоман, с перекошенным от бессмысленной радости лицом.

При виде него тварь вздрагивает. Разводит руки в странном жесте — будто хочет то ли обнять, то ли полететь.

Успеваю упасть у стены на колени и обхватить голову руками. Больше не успеваю ничего.

Пронзительный напевный вопль сотрясает коридор, разбивая светильники, раздирая обои. Наотмашь хлещет колючей плёткой. Через отключённый Дар это слышится как полупение-полувой — раздирающий, жуткий и красивый одновременно. Янист оседает рядом как подкошенный, корчится, будто его пытают, и слышен треск вылетающих дверей, расседаются картины, ломаются перила. Тушки поэтов и критиков отлетают к стенам — и там тоже начинают корчиться. И грохот на лестнице — оттуда ссыпались остальные, и нечленораздельные вопли…

И белая фигура — яркая в почти полной тьме коридора. Незыблемая.

«Мясник! — ору я и сама чувствую, что меня не слышно, голос тонет в жутком вопле твари. — Мясник, бей, бей!!»

Наплевать, живое оно или мёртвое, нужно заткнуть эту дрянь, чем-нибудь, как-нибудь…

Сверху рушится произведение модного искусства, попадает по голове, и сколько-то пытаюсь стянуть холст с себя и с Яниста, а вихрь вокруг крепчает, набирает силу, не даёт вздохнуть и вжимает в стену. Что-то хрустит, вопли, меня переворачивает — и я вижу…

Чёрная тень с разметавшимися волосами — во тьме. Хилые ножки не касаются пола. Вокруг тени бушует вихрь — теперь он осязаемый, жадный, состоящий из песенного вопля, похожий на чёрные щупальца…

В вихрь, идёт белая фигура. Почти светящаяся для больных от тьмы глаз.

Нет — это вокруг фигуры вспыхивает легкое сияние, серебристое, потом бирюзовое. Дар Щита прошибает собой волны воплей — у Мясника даже причёсочка не растрепалась, он идёт, будто продавливает сопротивление — и вот серебристый блик, цепочка, лезвие дарта в воздухе…

Дарт замирает. Нэйш замирает.

Не вижу его лица, вижу только — он просто стоит. Смотрит на эту дрянь во тьме коридора — и лезвие дарта не движется.

Вихрь бушует вокруг, и Морковка уже с трудом удерживает мою руку. Вопящих поэтов крутит, брякает о стены, и вместе с ними носятся обломки картин, перил, осколки ваз — втыкаясь в кожу — какие-то обрывки, и где-то над нами что-то хрустит — лепнина, а может, люстра или стропила. «Щит тишины» начинает рваться, ладонь гореть, и приходится смаргивать слёзы с глаз, и не понять, не увидеть — мантикора его бери, что он там застрял⁈

«Мясник, не стой! Бей уже! Бей наконец, ну!!»

Палач не слышит. Или слышит, но ему наплевать.

Стоит в бушующем вихре напротив твари — и ему достаточно отдать приказ дарту — но он просто стоит, и сияние вокруг него то вспыхивает, то погасает, а причёсочка начинает растрепываться, как под сквозняком.

И лезвие дарта как будто колеблется, а может — у меня слишком плывёт в глазах.

«Нэйш! Очнись!» — вопит откуда-то Пухлик. Его тоже швыряет вместе с поэтами, так что голос слышится чуть ли не у меня над головой. «Какого чёрта!!!»

По щеке прилетает осколком вазы. Рядом охает Морковка — куском перил зацепило. Жуткий вопль вдавливает рёбра в позвоночник, и хочется лечь, извиваться и сдохнуть. Но сначала нужно сделать кое-что. Раз Живодёр облажался — нужно самой.

— Держи меня! — ору на ухо Морковке и пытаюсь встать, чтобы прицелиться один раз. Мне тут же залепляет лицо обрывком ткани, потом приходится от канделябра уворачиваться. Соваться в вихрь без Нэйшевской защиты — глупость, надо бить отсюда.

Хватит сил на такой приказ для Резуна? Попытка только одна.

Стискиваю зубы, снимаю атархэ с пояса. Вдохи — реже. Сосредоточиться. Сейчас я прикажу ему. И буду держать.

Пение-вой-вопль-рыдание не гаснет, раздирает нутро, правая ладонь трясётся, Печать страшно болит от попыток держать Щит Тишины. Так что я держусь за Морковку правой рукой, левой поднимаю кинжал.