— … все хотят не чувствовать. Особенно те, которые заигрались. Или доигрались.
Речь его начинает звучать слишком осмысленно, а ведь в последние пару дней понять старика совсем сложно. Найви замечает это — и вцепляется мне в руку.
– Зачем трогаешь опять? Зачем тревожишь? В огненную птицу он хотел играть… приставучий, как тот! Тот ищет. Т-с-с-с! Скроемся, милая, скроемся! Мы Хозяюшку сегодня добудем, мы ей отдадим, что надо, а этот — пусть себе…
Отступает, подозрительно оглядываясь и распихивая своей подушкой окружающих. Но тревога внутри уже отогнала ряску стылой лени. Я сижу у стены, потирая виски. Слушаю зловещий стеклянный перезвон, цепляясь за единственную мысль: старый Найви как будто начал приходить в себя, чуть только вспомнил о чём-то болезненном. Значит, я тоже…
Как там говорила Мелони? Если в чём-то я мастер — так это в том, чтобы вязнуть в дурных мыслях. Причинять боль себе.
Только нужно найти недавнее. Горькое, острое. Усталый взгляд (проклятие, в памяти нет её лица, ничего, я верну его!). Тихий голос, который пытается тоже выскользнуть.
«Нужно было вызвать меня», — и держать, держать внутри это обжигающее чувство — что я разочаровал её, что не помог ей, что мне никогда-никогда-никогда не успеть за ней…
А теперь отыскать в себе тревогу — она же должна там быть, её просто не может не быть, правда? Потому что я же не знаю, где сейчас моя невыносимая. Может, она в опасности? Может, тот самый Аэрвен уже с Кровавыми? А если ей встретились на пути какие-нибудь фанатики? Может быть из Золотого Альянса, из Кровавых — что угодно…
За тревогой с натугой (словно страницы слиплись и не переворачиваются!) идёт страшное: она на земле, из разрезанной ладони струится кровь, губы холодны, с них не слетает дыхание, и я зову её, пытаюсь докричаться и дозваться, и миг отчаяния — когда понимаю, что не дозовусь…
Боль кажется давно умершей, тревога — отгоревшей, страх — запыленным. Но я сметаю пыль и пепел, я воскрешаю боль по крупицам и каплям, словно отдираю корочку от ран, и расковыриваю каждый миг в своей памяти — чтобы миги вновь закровоточили.
Она шепчет надтреснутым голосом: «Смерть варга». Она усмехается суховато: «Мне не для кого себя беречь». Отблеск боли на её лице, когда она стоит посреди окровавленных снегов с разрезанной ладонью.
Я цепляюсь за осколки боли — и они режут изнутри. По-живому вспарывают покров равнодушия — и возвращают в жизнь. К обжигающей реальности, обрывистым, прыгучим мыслям: нужно вызывать подмогу, за девятницу с Лайлом будет совсем худо, я и за себя не поручусь… как? У меня есть сквозник для экстренной связи, только вот я не видел здесь ни единой Чаши. У доктора наверняка есть, но неизвестно — где… в административном здании? Там же наверняка и все документы исследований. Нужно до них тоже добраться. И расспросить медсестёр.
Сэнди, Вэлли, Дэлли — вечно улыбающиеся, почти неразличимые «пчёлки», которые с нами чаще всего. С двумя первыми мне не везёт. С третьей я удачно навожу разговор на Корабельный день.
– У вас тут красиво, наверное, да? — шепчу, думая о предыдущем Корабельном дне, об измученных рабах в крепости Шеу. — Ох, хотел бы я посмотреть! Я очень люблю церемонию Провожания, а она у вас наверняка роскошная!
Полная добрячка Дэлли — аккуратные кудряшки и круглые очки, — покачивает головой. Из-под спиц у неё медленно выползает что-то синее, в ажурных узорах.
– Красивая церемония, для мальчиков устраиваем, да… только в бассейне. У нас тут бассейн. А ручеёк тот, который в саду? Нет, он для красоты, искусственный…
Итак, проточной воды здесь нет. А в водопроводах сквозники не работают. Можно бы подать экстренный сигнал шторами — тогда ночью следует ждать штурма… Однако мы ведь узнали не всё, и не подведём ли мы остальных из группы? Лайл наверняка бы рассудил верно. Но Лайла нет тоже.
Во время обеда и послеобеденного сна я растравляю раны воспоминаниями о разговорах с Нэйшем. А сразу же после сна Лайла уводят.
– В Комнату Сказок, — поясняет Бернолт и мечтательно вздыхает. — Я был три раза… ох, красота!
С трудом удерживаюсь, чтобы не вытрясти из него сведения буквально. Но он же не помнит. Говорит только о красивом зале, о звёздах, каких-то картинах на потолке. «А потом всё сразу становится хорошо… и такая ясность… и с Даром всё отлично, и я слышал, что такого состояния можно достичь, если вдохнуть пепел феникса».
Если вдохнуть пепел феникса, говорит Гриз, можно достичь состояния очень сильного кашля. Временами — рвоты.
Теперь уже не нужно отыскивать в себе боль и бередить старые раны. Я тревожусь за Лайла и не знаю, как бы себя занять. Снова пристаю к «пчёлкам» с расспросами, и теперь судьба улыбается мне с Долли.