Сегодня моя невыносимая не провожает бестий. Не ходит по тропам весны среди звериных песен и гроздевиков.
Сидит на пологом речном берегу, в волнах аромата ландышей. Река течёт лунным молоком, и цветы укрылись зелёными листьями, как тенями — и она тоже укрыта. Своими мыслями. Пальцы переплетены — и на руках у неё перчатки, мой подарок на Перекрёстки. Волосы свободны от шпилек — разбросались по плечам.
Сажусь рядом, окунаясь в фарфоровый, тонкий до звона ландышевый запах. Тихо беру её ладонь — правую, нужно не стискивать пальцы, вдруг порез ещё не зажил.
Но она сжимает пальцы сама — переплетает с моими до боли. И я вдруг понимаю, что слова не нужны. Нужно только — быть.
Разделять всё, что было сегодня. Всё, что ещё плещется в ней — выливается через взгляд в светлые воды реки. Смерть варга. Алый сад Роаланды Гремф. Интриги Хромца.
И запах ландыша, и безумие весны вокруг, и, может быть, последнюю спокойную весеннюю ночь, какая есть.
И говорить. Без слов. Просто будучи рядом.
«Мы — вместе. Я знаю, что тебе страшно. Тебе горько. И ты не можешь рассказать мне многого. Что-то — потому что это не твои тайны, что-то — потому что не пришло время. Но это неважно, потому что я всё равно здесь. Просто знай, что ты не одинока».
Наверное, она слышит это. Слова, которые вплетаются в музыку весны вокруг нас.
«Я знаю, что ты пытаешься набраться сил, перед тем как… куда ты пойдёшь завтра? В общину? К варгам? К Всесущему жрецу даарду? Неважно — потому что я пойду за тобой. Мыслью. Сердцем. До конца».
Ей… тоже страшно, наверное. Из-за того, куда нас всех уводит эта весна. Оттого, что весь мир пронизан безумием хуже, чем питомник — только вот питомник успокоится, когда пройдёт период гона. А мир — едва ли.
«Может быть, я мало могу сделать для тебя. Может, ты ждёшь другого. Большего. Я… поверь мне, я сделаю что смогу».
Но пока что у нас ещё есть немного времени — слышишь, Гриз, слышишь? Немного времени, когда луна и река едины, и воздух хрустален и звонок. И ландыши в цвету.
Она прислоняется головой к моему плечу. И говорит вслух единственное — выдыхает, словно тихую трель тенны.
— Спасибо.
Весенние тропы извилисты и коварны. Наполнены соками, сумасшествием пробуждения, внезапными чувствами — и неясно, куда приведут.
Но временами ходить по ним бывает чуть легче.
Когда ступаешь не в одиночестве.
ПЕРЕКРЕСТЬЕ. ИСТОК
ПЕРЕКРЕСТЬЕ 2. ИСТОКИ
Моарейна Стилк. «О благочестии»
ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ
Лес поёт. Перебирает струны солнца и позвякивает каплями росы. Разливается голосами вестников утра — зарёвок и дроздов. Скрипка жаворонка в вышине. И трубят стимфы возле болота, куда они собрались для весеннего хвостотряса.
Гриз вступает в музыку леса. Высвистывает весеннее приветствие — и лес откликается. Омывает звуками, как водой.
Дубы и вязы — сторожевые вдоль голубоватой речной дороги. Добрые великаны с долгой памятью. Улыбаются корявыми дуплами, машут зелёными ладонями.
Где была, девочка-варг? Куда ходила? Забыла нас?
Нет, молчит Гриз. Я помню.
Старый Скрипун. В твоём дупле было весело прятаться. Дед-Желудник — с твоих ветвей было интересно наблюдать за братьями. И швыряться в них желудями. А вот Ловец Молний — мы старались держаться подальше от тебя в грозу. Но с макушки твоей глаз не сводили.
Пальцы мои помнят извивы вашей коры. Ноги — звериные тропы. Кожа — поцелуи ветра, сладкие, как мёд диких пчёл.
Не верьте, что я уходила. Осталась здесь. Оставила восемнадцать своих лет — разве мало?
Река выворачивается из-за кустов, лезет под ноги, — погладиться. Давно не виделись, девочка-варг. Не забыла моей воды — самой щекочущей на свете? Куда бежишь сейчас? К какому морю стремишься?
Нынче я бегу вверх по течению, — отвечает Гриз и наклоняется, лаская воду пальцами.
Фреза фыркала, когда отправлялись в путь: «Чего придумала, это ж миль десять чесать! Подкинула б как всегда…»
Но иногда нужно притечь к истокам, будто река.
Когда русло
Я твой отросток, твой сбежавший к иным рекам ручей. Ты мой корень. Мой исток.
Хранилище моих дней, моих лет, которые остались здесь. Застряли под шероховатой, царапучей кожей твоих деревьев. Затерялись среди сорочьих сплетен. Новые мои следы ложатся поверх старых — и я помню…