Путь войны

«Вот видите речушку — не больше двух минут ходу отсюда? Так вот, англичанам понадобился тогда месяц, чтобы до нее добраться. Целая империя шла вперед, за день продвигаясь на несколько дюймов: падали те, кто был в первых рядах, их место занимали шедшие сзади. А другая империя так же медленно отходила назад, и только убитые оставались лежать бессчетными грудами окровавленного тряпья. Такого больше не случится в жизни нашего поколения, ни один европейский народ не отважится на это… Западный фронт в Европе повторить нельзя и не скоро можно будет. И напрасно молодежь думает, что ей это по силам… Для того, что произошло здесь, потребовалось многое — вера в бога, и годы изобилия, и твердые устои, и отношения между классами, как они сложились именно к тому времени. Итальянцы и русские для этого фронта не годились. Тут нужен был фундамент цельных чувств, которые старше тебя самого. Нужно было, чтобы в памяти жили рождественские праздники, и открытки с портретами кронпринца и его невесты, и маленькие кафе Баланса, и бракосочетания в мэрии, и поездки на дерби, и дедушкины бакенбарды… то, о чем говорю я, идет от Льюиса Кэрролла, и Жюля Верна, и того немца, который написал „Ундину“, и деревенских попиков, любителей поиграть в кегли, и марсельских marraines, и обольщенных девушек из захолустий Вестфалии и Вюртемберга.»[29]

— Здравствуйте.

От неожиданности Франц едва не подпрыгнул, а молодой Томас Фрикке уже садился рядом, аккуратно подернув штопаные штаны. Пропп недовольно захлопнул книгу.

— Извиняюсь, что нарушил ваше уединение, — произнес Томас, впрочем, особого раскаяния в его голосе Франц не услышал.

— Здравствуйте, — сухо ответил ассистент, бесплодно надеясь на то, что незваный собеседник ощутит неуместность своего соседства.

— Мне показалось, что я встретил родственную душу, — Томас не стал тянуть время и сразу перешел к делу. — Человек нашего поколения, человек науки… Мне кажется, что вас можно отнести к действительно новым людям, жителям новой Германии. Новой не по возрасту, но по духу, по готовности открыться возрожденным идеологическим константам. Позвольте полюбопытствовать, знакомы ли вы с творчеством Жозефа Артюра де Гобино? Или с работами Хаустона Чемберлена?

— Эти люди мне незнакомы, — недружелюбно отозвался Франц. превозмогая нешуточное желание отодвинуться подальше. А Томас, как ни в чем не бывало, продолжил, сверля помощника профессора немигающим взглядом:

— Жаль, очень жаль. От представителя ученого сословия можно было бы ожидать большего интереса к изменениям общественной жизни. Но никогда не поздно приобщиться к чему-то новому, светлому, открывающему новые горизонты познания.

Слова Томаса, произносимые ровным, каким-то странно безжизненным голосом удивительно сочетались с его стеклянными глазами и парализовывали волю, словно гипнотические змеи Южной Америки.

— Вы задумывались, отчего мы так скверно живем, господин Франц… Ведь вас зовут Франц, не так ли? Почему спустя не один год после окончания войны продовольствия по-прежнему не хватает, а мужчины до сих пор носят перелицованные из мундира пиджаки? Почему цены только растут, а русский хлеб всегда уходит на чьи-то другие столы? Все едят его — французы, бельгийцы, голландцы. Даже англичане. Но только не немцы.

Пропп слушал. Одна часть его «я» вопияла, требовала не мешкая сбросить путы злого гипноза и броситься восвояси, как от дьявола, поджаривающего человечину. Но другая жадно ловила каждое слово, потому что впервые кто-то вслух, связно и прямо говорил то, что другие осмеливались произносить лишь шепотом и притом поминутно оглядываясь.