Путь вперёд

– Узнаю… – заикаюсь я, глотая ком в горле. – Людвиг… Ты жив…

Как это?

Не важно! К чертям всё это. Он просто жив! Жив.

Обнимаю его из всех сил, а он смеётся, хлопая меня по спине.

Я с трудом открываю сонные глаза; в лицо мне светит серебристый свет низко склонившейся луны. У головы моей вздымается и опадает бок Принца.

Сон… Лишь сон. Моя грудь всё ещё горит, словно я сдерживал рыдания. Людвиг мне часто снится. Мне не дают покоя мысли о нём с тех самых пор, как он умер.

Был конец декабря, несколько дней после Рождества, с неба крошились белые хлопья. Людвиг и я, согнувшись, бежим в окоп. Ноги увязают в топком снегу; эта пакость везде: толстым слоем на земле, на небе, перед глазами, со всех сторон, куда ни обернись – белое полотно. Я немного вырываюсь вперёд, не замечая, как отстаёт Людвиг; он оступается, падает, увязает в молочной трясине, но поднимается. Возобновляются далёкие выстрелы, на горизонте серыми полосками взвивается дым. Оборачиваюсь: Людвиг с трудом волочится в метрах двадцати от меня. До траншеи ещё около ста. Нужно ему помочь, недавно его ранило, поэтому двигается он с трудом. Я делаю шаг ему на встречу, и слышу оглушительный взрыв. Воздух, словно став в разы прочнее, подхватывает меня и отбрасывает в сугроб. Сначала перед взором всё чёрное, потом снова ослепительно белое.

Первая мысль: Людвиг. Выкарабкиваюсь из кучи снега и, потеряв страх за себя, зову:

– Людвиг!

Ответа нет. На горизонте тоже никого. Я обшариваю местность иступленными глазами безумца:

– Людвиг!

Снова начинается огонь, но уже вблизи. Я слышу орудия, выстрелы, но не слышу друга и кричу снова. Кто-то затыкает мне рот, подкравшись сзади, и тащит прочь.

– Идиот, молчи! Ползи давай! Марш, ну!

До окопа осталось немного: ударной волной меня отбросило порядочно. В основном меня волокут за шиворот, как слепого котёнка.

– Со мной был Людвиг Вестхофф! – воплю я, пытаясь вырваться из стальной хватки, тянущей меня по земле. – Разорвалась граната! Он остался, ему надо помочь! Его могло задеть, он ранен! Пустите!

Меня с ругательствами сталкивают в траншею.

Только ночью, в затишье, мне дают выбраться и искать его. Проходит час, второй, я разгребаю уже, кажется, сотый сугроб. Мне вызываются помочь товарищи. Вскоре мы натыкаемся на заметенный пургой ботинок, в нём – голень в разорванной штанине. В десяти метрах откапываем нижнюю часть тела, одна нога оторвана по колено, вторая – в кашу.

– Он где-то рядом… должен быть… – бормочу я онемевшими губами. – Ещё, может быть, жив…

Солдаты качают головами, переглядываясь.

– Надо найти его, – убеждённо заявляю я. – Он замерзает. Пока мы его можем спасти!

Луна холодно светит на ровную снежную пустыню, вьюга стегает наши лица, ничего не видно. Ещё час мы продолжаем поиски, но, околев и ничего не достигнув, уходим.

Всё было, словно вчера.

Я сверлю потолок напряжённым взглядом. В окно стучат голые вишнёвые ветви. Принц просыпается, зевает и засыпает снова, перевалившись на другой бок.

Мне нужно было его похоронить…

Нет, мне нужно было его спасти. Или умереть с ним. Не бросать одного, а нести на себе.

Трус. Предатель.

IV

Утром всё устеленно снегом. Потные окна прихвачены морозом, в их уголках завиваются, словно жилы, узоры.

Заваривается чай, на душистый запах прибегает Феликс; он заботливо закрывает за собой дверь в спальню, чтоб не потревожить сон мамы.

– Доброе утро! – здороваюсь с ним я.

Но ответа не удостаиваюсь: ребёнку важнее поздороваться с собакой; он крепко обнимает спящего Принца, а затем направляется к столу.

– Можно те вафли, что мы ели вчера? – просит малыш, склонив голову на бок и почесывая затылок; волосы его – лохматые чёрные вихры.

Вафли появляются на столе. Не по его зову. Есть попросту нечего. Рядом с мальчишкой также оказывается кружка с чаем, и он улыбается во все зубы.

– Меня зовут Феликс, а тебя как? – спрашивает он, неистово болтая ногами.

– Курт, – представляюсь я. – Ты не торопись так с едой, никто её у тебя не отнимет.

Он не слушает и с жадностью заталкивает в рот две вафли, запивая крупными глотками. Наскоро поев, он потягивается и широко зевает. Его переполняет энергия, свойственная детям в огромных количествах: Феликс вертится на стуле, чёрные глаза его бегают по комнате в поисках чего-то интересного. Я спокойно пью свой чай и наблюдаю за ним. Это даже несколько забавно; своими взъерошенными волосами он напоминает мне маленькую птичку, к примеру, галчонка или воробья. Он такой же попрыгун с нахальным взглядом.

– О! – восклицает мальчик, спрыгивая со стула и поднося его к окну, чтобы взобраться. – Снег выпал!

Я молча киваю. С утра слова у меня выходят плохо, а лицо не выражает и тех крох дружелюбия, что соизволили во мне остаться. Наверное, чтоб я не загнулся от одиночества. Все же ребёнка это нисколько не заботит; он отлипает от окна с довольной гримасой:

– Идём гулять? – вдохновенно предлагает он.