Путанабус. Трилогия (СИ)

Потом выдали халат и погнали на первый этаж – отмокать в джакузи. Пузырьками лечиться. И контрастным душем.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 6 число 6 месяца, пятница, 17:32.

Кладбищенским скульпторам кроме щедрой оплаты заказа надо еще и пузырь поставить, если уж совсем полюдски. За сутки все успели сделать. Вчера только земляной холмик над могилой был, а сейчас вон – целый обелиск стоит, черными гранями на солнце отсверкивая. Нужно спросить их, как они догадались сделать Наташе Синевич памятник в форме нашей фронтовой фанерной пирамидки. Только звезды сверху не хватает. А так все правильно. Как павшему русскому бойцу и положено.

И ступенька в основании пирамидки есть, куда цветы положить и стакан поставить.

Лавочку каменную рядом соорудили для нас, безутешных.

И крошкой мраморной вокруг посыпано, как гравием.

Черное с белым на фоне сизого неба. Лишь холмик могильный венками покрыт в разноцветье.

И Наташка как живая смотрит с обелиска на меня. Улыбается счастливо, навсегда оставшись молодой и красивой.

Что ж, приступим, как русские люди. Вынул пару прозрачных пластмассовых стаканов. Заленточных. В которых на всяких презентациях плохое шампанское подают. Налил каждый до половины водкой. Свой стакан на лавочку поставил, а Наташкин – на приступочку обелиска. И покрыл ломтем серого хлеба. Ну нет тут на этой испанщине ржаной черняшки, что поделаешь. Надеюсь, Наташка за это на меня не обидится.

– Пусть эта земля тебе будет пухом, любимая, – помянул ее успевшей нагреться водкой.

Хорошо тут мне с ней. Спокойно. Никуда отсюда уходить не хочется. Никого видеть.

– Сын мой, зачем вы пришли в эту юдоль упокоения с оружием? Вы же не хотите его применить к себе? Господь это очень не одобряет. А главное, вас не похоронят тогда рядом с ней, а закопают гденибудь за городом. Вы же не хотите себе такой участи? Это все же освященная земля, и в ней самоубийцам не место.

– И вам не хворать, падре, – поприветствовал я священника. – Присаживайтесь. Помяните по русскому обычаю новопреставившуюся рабу божию Наталию.

И достал из пакета третий стакан. Их только по полудюжине продавали в целлофан запечатанными. Я еще ругаться начал тогда с продавцом, что мне всего два стакана надо… А вот гляди ж ты – пригодились.

Падре пытался протестовать руками, но под моим напором сдался.

– Разве что на самое донышко. Все же у меня уже не то здоровье, чтобы на такой жаре водку пить.

Я расстелил между нами на лавочке платок, выложил из пакета на него парочку помидорин. Порубил их пополам «кабаром».[416] Отрезал хлеба. Потом налил водки. Падре – на палец и себе – на два.

Молча выпили.

Закусили помидоркой без соли.

– Какая она была? – спросил священник.

– Удивительная, светлая и правильная, – ответил я, улыбнувшись. – Вся какаято утренняя. Ее нельзя было не любить. И без нее я не представляю, как мне жить дальше. Что делать?

– Жить и помнить, – наставительно сказал падре, – чтобы быть достойным ее жертвы, которую она положила на алтарь любви и дружбы.

Ааа… Все мне сейчас одно и то же говорят. И нет в этих словах мне утешения. Ни в каких словах сейчас не будет утешения. Рана душевная также требует времени на заживление, как и рана телесная. Но все равно надо поблагодарить этого неравнодушного ко мне человека.

– Спасибо вам, святой отец, за участие. А я ведь даже не знаю, как вас зовут. Кого в молитвах поминать.

– Когда я монашеский постриг принимал, меня Ингацио нарекли. А здесь я настоятель этого маленького храма и епископ этого большого города. Окормляю по мере сил свою паству.

– Святой отец, что с нами происходит? Куда мы катимся? В кого превращаемся? Со времен Древнего Рима над покойником должны были сказать похвальное слово ему. А вчера? Я – ладно, у меня горло перехватило от горя, и то себя корю. Но остальные так стояли и молчали как отара ягнят. Никто даже слова о ней не сказал над ее могилкой. И я не потому это сейчас говорю, что мне за мою Наташку обидно, а потому, что в последние годы это повсеместное явление у нас на Старой Земле. Словно мы не от своих родителей произошли.

– Каждой темпоре – свой морес. – Отец Игнацио слегка улыбнулся собственной шутке юмора. – Лишь только слова Бога Живого остаются неизменными.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 6 число 6 месяца, пятница, 19:44.

Сегодня стрелял долго и так, будто все мишени – мои личные враги, убившие мою любимую девушку. И это остервенение мое не осталось без внимания.

– Да ты, Хорхе, никак решил обогатить мое стрельбище? – раздался за плечом голос генералкапитана.

Он своей единственной рукой как раз смахивал со стола дюжину пустых коробок от практических патронов.

– Тебе разве плохо? – ответил я, не поворачиваясь, всаживая пулю за пулей из «лахти» в один и тот же гонг, мне тон его звука очень нравился.

– Дай стрельнуть из этого чуда, – попросил Паулино.

– На, не жалко.