Путаный след

Повозка не остановилась. Она уже въехала в опасную зону.

— Скорей! — заорал ефрейтор. — Поезжай, где уже боронил тот идиот!

Мотоцикл рванулся навстречу повозке.

— Назад! Или стреляю! — крикнул ефрейтор и осёкся, опустив автомат.

Лошадьми правил эсэсовец. На заднем борту сидел еще один эсэсовец с пистолетом в руках.

— Это ты стрелял, олух?! — с угрозой спросил он, глядя сверху на ефрейтора. — Остановись-ка, Ганс. Что ему надо?

— Но там минировано, — поспешил заявить ефрейтор, как бы извиняясь. — Впрочем, по этой стороне уже можно проехать без риска. Мы вас проводим.

— Минировано! — эсэсовец презрительно дернул плечами. — Подумаешь! Мы-то рискуем каждую минуту. Можешь полюбоваться, — он показал на повозку. — Партизаны! Видел ли ты партизан в глаза?! Показать, как они выглядят? Не намочи в штаны! — он криво усмехнулся, заметив, как вытянулось лицо у ефрейтора. — Жало уже вырвано. Но, — добавил он зло, — взорвали мост и четырех наших туда… — Он поднял голову вверх и поглядел на небо. — Туда. Ну! Полюбуйся.

Ефрейтор живо выбрался из коляски мотоцикла и осторожно заглянул в повозку. Там, неестественно вывернув голову в сторону и вверх, лежал на животе какой-то старик в изодранной одежде. Возле него боком лежал ещё один. Этот был совсем мальчишкой.

— Мальчишка, — разочарованно протянул ефрейтор и недоверчиво спросил: — Он взорвал мост? Невероятно. Где же была охрана?

— Охрана — фью! Я же сказал, что она теперь там, — эсэсовец снова показал на небо. — Если бы это был мальчишка… Девчонка! Она-то ещё жива.

— Эту взял я, — повернулся первый эсэсовец, до сих пор молча куривший. — Она лежала вот так, — он раскинул руки. — Мёртвая, и всё! Но у меня особый нюх. Я её ногой. Вот так, — он пнул кованым каблуком в лошадиный зад. — Тпрру! Да, пнул вот так, и она вскочила. Живёхонькая! Правда, ранена. В руку. И ещё вот сюда, — он дотронулся до паха. — Умело притворялась. Могла бы уйти! — с самодовольством докончил он.

— Да, да. Могла бы уйти, — понимающе поддакнул ефрейтор. — Вас можно поздравить.

— Поздравить! — разозлился второй эсэсовец. — Ещё четверо ранены! Если каждая девка будет убивать по восемь немцев… — он не договорил. — Поедем ли мы когда-нибудь! — заорал он. — Эй, Ганс!

— Я обязан проводить. Поедете за нами. Только за нами. Одну минуту! — ефрейтор повернулся к водителю. — Съезди, пусть он пока прекратит боронить.

Калина настолько обессилел, что, когда мотоциклист остановил его, показав жестом, что он может перекурить, сразу повалился набок, прямо в грязь.

— Нет, — прошептал он, — не закончу. От страха все силы потратил! Две ездки ещё… Сейчас-то самое опасное. Раз до сих пор не было, значит, здесь и жди, — он смотрел на узкую полосу дороги, которую оставалось проборонить. Щербатый камень высился как раз посредине её.

Запряженная двумя лошадьми телега двигалась за мотоциклом по другой стороне там, где он уже проборонил.

— Заездили, — пробормотал Калина. — Теперь-то не страшно им! Торопятся — не дали доборонить, а уж прутся! Везут что-то… Встать, что ли, а то заругают ещё! — начал он подниматься, видя, что они подъезжают.

Ефрейтор крикнул ему:

— Посмотри тельега! Ну, шнель! Это есть партизан! — он повернулся к эсэсовцу, правящему лошадьми. — Момент! — Тот кивнул и остановил лошадей. — Смотри! Благодарь их!

Калина стал подниматься суетливо и неловко, успел стать только на колени и так и замер.

Из повозки кто-то приподнял голову (задний эсэсовец сразу навел пистолет) и посмотрел на Калину. Нет, не на Калину, а куда-то мимо, на кусты, потому что глаза на этом страшном — сплошной синяк — лице разбегались, и заметно было, что они стараются остановиться, сосредоточиться, но это им не удается.

— Никак баба… девка! — вырвалось у Калины.

— Благодарьи её! Ну!

«Не жилец девка, — впился в неё взглядом Калина, — не жилец… Не здешняя, сразу видно. Если б была откуда поблизости, сразу б узнал. А это, видать, городская. Голова-то совсем не держится… на свет взглянуть не может. До вечера не дотянет, это уж точно. Вот дела-то! А я думал, партизаны — сила. А тут девка… Из-за неё, значит, здесь убиваюсь, смерть свою караулю!»

— О-оо, — простонала партизанка и вдруг выпрямилась, собралась с силами и в упор стала рассматривать Калину. Глаза её уже не разбегались по сторонам. Тяжелые, серые, они словно бы спрашивали: почему здесь, в грязи, на краю дорожной обочины стоит на коленях этот заросший жалкий трясущийся мужик и смотрит на неё с чувством страха и злобы.

— Эй! Скажи, где тут мин?! Покажи, где ты поставиль?! Иначе он дольжен умирай!

Она вздрогнула, перевела взгляд на борону, на понурого мерина, потом опять на Калину и всё поняла.

— Где ты ставиль мин? Показывай!

— Вот что… — выдохнула партизанка. — Мины! Тут! И ты, значит… — она не договорила, силы ей снова изменили.

— Напрасно! — сказал эсэсовец с пистолетом. — Нечего тратить время. Поехали Она всё равно не покажет!

— Но почему? Не понимаю. Он же ей — свой!

— Нно! — тронул лошадей первый эсэсовец.

Калина увидел, что партизанка хочет еще что-то сказать ему. Губы её снова зашевелились.