Путешествие

Генрик спустился по лестнице и свернул вправо. Эта улица была шире, чем те улочки, которые он принял за одну. Тут даже были тротуары, вернее, тротуарчики, и много красивых магазинов; эта улица довольно скоро переходила в другую улицу, подобную ей. На ней также были красивые магазины, но главным образом роскошные пансионаты и рестораны — и все это уходило вдаль и напоминало расставленные игрушки. На террасе из красного кирпича с зеленой деревянной балюстрадой сидели люди за столиками под цветными зонтами. Американская чета в очках молча ела макароны. Над ними, как и над всем на этом острове, витал дух вечности.

Немного дальше был квартал победнее, а может быть, и не беднее, а попроще. Магазин с открытками и мылом, пассаж с лавочками и сразу при входе — бар, довольно темный и невзрачный. Но оказалось, что это было не дальше, а ближе, потому что когда Генрик заглянул в пассаж, который в длину был не более семи метров, он обнаружил, что пассаж каким–то чудом выходит с другой стороны на рынок.

«Если ее не будет до пяти — или нет, до десяти минут первого, я буду считать себя свободным», — подумал Генрик и вошел в бар. Он попросил рюмку граппы, а когда бармен налил ему, сказал:

— Нет. Это годится только для кролика. Еще, пожалуйста.

— Кролики не пьют граппы, — сказал бармен.

Он поставил перед Генриком стакан и наполнил его до половины. «Ваше здоровье», — сказал Генрик и протянул руку. В эту минуту начали бить часы на колокольне. Генрик повернулся и выбежал из бара.

На рынке изменилось не многое, только немцы перебрались со ступенек лестницы в кафе. Они сидели за пивом и очень тихо пели печальную песню, похожую на погребальную. В кафе сидело еще несколько человек, но Зиты среди них не было. Часы пробили двенадцать.

«Не приехала», — подумал Генрик.

Он услышал, что идет автобус, и побежал к остановке у самого входа на рынок, за колокольней. Автобус за углом ворчал, рассерженный крутым подъемом. Через минуту он появился и подкатил, пузатый, запыхавшийся. Вышли люди, среди прочих — американская чета в очках (другая, разумеется), но Зиты не было.

«Не приехала», — подумал Генрик. Ему стало грустно, ему даже показалось, что над ним витает призрак безнадежности.

Он возвратился на рынок. Там все еще сидели две элегантные американки с фотоаппаратами, которые перед этим сидели на лестнице. Они жевали резинку и рассматривали иллюстрированный журнал.

Но Зиты не было.

Часы на колокольне показывали три минуты первого.

«Только три минуты, — подумал Генрик. — Она может еще прийти. Придет обязательно. А если не придет?»

Он увидел перед собой пустыню. Абсолютную пустыню, абсолютную пустоту, которой, как утверждают ученые, в природе не существует. Ученые об этом ничего не знают. Но спросите обманутых любовников.

Генрик быстро побежал в бар у пассажа. На стойке стоял его стакан с граппой. Бармен улыбнулся ему.

— Я должен был на минуту уйти, — сказал Генрик. — Это бывает, — сказал бармен.

Генрик залпом выпил стакан и вынул сигареты.

— Хорошо пьете, — сказал бармен. — Это семидесятипроцентная граппа.

— У нас в Польше пьют крепкую водку.

— Поляки пьют здорово, — согласился бармен, улыбаясь, и протянул Генрику зажигалку.

«Она, наверно, уже приехала, — подумал Генрик. — Сидит в сторонке, там, немного позади, в тени. Пришла раньше двенадцати, вышла пройтись и запуталась в этих улочках».

Приятное тепло разливалось по телу. Он зажал сигарету в углу рта и с удовольствием затянулся. Это придало ему уверенности в себе и веру в удачу. Он заплатил и посмотрел на часы.

Было десять минут первого.

«Теперь пусть она немного подождет, — подумал он. — Пусть помучается от нетерпения и неуверенности».

Но он тут же встал и пошел к выходу. Когда он был уже в дверях, бармен крикнул ему:

— Мое почтение, мое почтение. Надеюсь, вы к нам еще заглянете!

— Простите, — Генрик остановился. — Я не попрощался. Я сегодня немного рассеян. Тут у вас на Капри так красиво.

— Это ничего. Это лучшее доказательство того, что вы к нам еще вернетесь. До свиданья.

В кафе немцы преодолели депрессию. Они не были уже задумчивы, как на лестнице, и не пели свою печальную песню, а снова рассказывали анекдоты, смеялись, хлопая себя по ляжкам и коленям. За столиком, где сидели две элегантные американки с фотоаппаратами, теперь появились еще два итальянских моряка. Американки не отличались красотой, хотя смеялись так, как будто были красавицами.

Но Зиты не было, и Генрику солнце вдруг показалось невыносимо жгучим, краски назойливо яркими, а миниатюрность всего окружающего — мучительным видением горячечного бреда. Он долго стоял без движения. Потом подумал: «Зачем я тут стою?» Он поднялся по ступеням, на которых сейчас уже никто не сидел, а только бегали дети, и пошел по направлению к извилистым улочкам. Он шел, опустив голову, и вдруг показался самому себе таким смешным, что расхохотался.

«В чем, собственно, дело?» — спрашивал он себя. Ведь они условились не совсем серьезно. Почему же он принимает все это близко к сердцу? О, это только по привычке. Как добросовестный актер — свою роль.