Путешествие

Однако гнев родителей принес Генрику успокоение. Он ощутил возвращение ритма повседневных событий, а после пережитого потрясения повседневность была пределом его мечтаний. Он не рассчитывал уже ни на какие необычайные и чудесные события. В то же время, едва только ритм повседневных событий обрел норму, нависла новая, еще не совсем определившаяся угроза: ведь, возвращаясь с пляжа, они должны пройти через садик, а значит, могут опять встретить старика в жилете. Трудно рассчитывать на то, что ему можно будет как–нибудь проскользнуть, пробраться незамеченным. Наконец, даже если бы это удалось, успех был бы весьма сомнительный, так как до конца их пребывания здесь ему предстоит по нескольку раз в день терпеть муку, выходя из дому и возвращаясь домой.

Когда дошли до пляжа, отец сказал торжествующе: — Пожалуйста. Вот твое море, которое ты так жаждал увидеть.

Генрик бессмысленно смотрел перед собой, и неожиданно ему пришло в голову: человек в жилете уже стар, значит, может случиться, что он вдруг умрет.

И тут же он испугался, что так подумал. За такую мысль господь бог может наказать его собственной смертью, или смертью родителей, или Янека, или всех их вместе.

Отец смотрел на Генрика с такой улыбкой, как будто сам сотворил море и ждал за это заслуженных похвал. Однако он не мог прочесть на лице Генрика ни восхищения, ни даже интереса; улыбка начала мешать ему, как непрошеный гость, и он странно скривил губы.

Мать тоже смотрела на Генрика выжидающе. Генрик мучился, так как чувствовал, что на нем лежит какая–то ответственность, что он должен как–то реагировать, что–то изобразить на своем лице, а это ему не удавалось.

— Интересно, — сказала наконец мать. — Сильные впечатления не проявляются у детей никакими видимыми признаками. Только глядя на Генека, я понимаю что значит «остолбенеть от восторга».

Отец облегченно вздохнул, и лицо его приняло спокойное выражение.

— Ну, ну, привыкнет, а через несколько дней море будет для него таким же обычным, как воздух и земля, — сказал он, гладя по голове Генрика, который делал над собой огромные усилия, чтобы казаться остолбеневшим.

К его тревоге прибавилось еще чувство досады на то, что он обманывает родителей.

Все это время Янек смотрел на море испытующе, наморщив лоб и сжав губы, как директор фабрики автомобилей на новую модель или как шахматист на неожиданный ход противника, который хотя и не озадачил его, но, во всяком случае, заставил призадуматься.

— Этот не много еще понимает, — сказала мать растроганно, с некоторым пафосом.

— Э, что тут понимать, рассердился вдруг отец неизвестно почему. — Что тут вообще понимать? Что вы носитесь с этим морем! Пошли!

Мать пожала плечами и вздохнула так, что это могло бы дать повод к новой стычке, но отец уже был далеко и не услышал этого вздоха.

У женщин имеются такие особенные вздохи, защитно–наступательные, которые формально должны выражать, что они существа слабые, бессильные и забитые, а на самом деле содержат скрытый заряд необыкновенно острого и агрессивного пренебрежения.

Когда наконец все улеглись на песке, отец, снова веселый и беспечный, вдруг крикнул:

— Ну, ребята, теперь прыгайте, бегайте, стройте замки из песка, а когда солнце поднимется повыше, пойдем купаться.

Мать раскрыла розовый зонтик и вздохнула.

— Замки из песка. Да, да, замки из песка.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил отец.

— Ничего. Разве всегда нужно что–то чем–то сказать? Просто повторила: замки из песка.

— Ага! А зачем закрываешься от солнца? Загорай!

Для чего? Чтобы были веснушки?

Янек сейчас же начал играть, максимально используя весь предназначенный для морских игр реквизит. Трудно было, собственно, назвать это игрой. Деловитость, ответственность, большие, но рациональные затраты, целеустремленность начинаний, неиссякаемая энергия, подвижность — все создавало впечатление, что это не маленький ребенок играет на песке, а взрослый человек борется с природой, улучшая условия жизни человечества.

Генрик лежал, съежившись, в некотором отдалении от родителей.

— А долго мы будем сидеть на пляже? — вдруг спросил он.

— Вот тебе и на! — воскликнула мать. — Сначала измучил всех, чтобы скорее шли, весь дом поднял на ноги ни свет ни заря, а теперь уже хочет обратно.

— Это, к сожалению, для него типично, — огорченно сказал отец. — Краткодействующий запал и энтузиазм, а потом сейчас же скука. Ты, может быть, вообще хотел бы вернуться в Варшаву?

Генрик едва сдержался, чтобы не крикнуть: «В Варшаву, да, да, в Варшаву!»

— Вставай немедленно! — крикнул отец. — Бегай и играй! Хватит ныть!

Мать это раздосадовало.

— Оставь его в покое. У него столько впечатлений, он устал. К тому же он не выспался, пусть отдохнет. Нужно, в конце концов, понимать ребенка.

— Эх, — вздохнул отец, — если бы меня так кто–нибудь понимал.

— Знаешь, ты иногда бываешь очень странный, — сказала мать.

— Для тебя я всегда странный. Позволь тебе сообщить, что я знаю об этом и очень тебе сочувствую. Но позволь тебе сообщить также, что ты тоже странная. Ты все принимаешь всерьез, и при тебе даже пошутить нельзя.