Путешествие будет опасным [Смерть гражданина. Устранители. Путешествие будет опасным]

Я дождался, пока «мерседес» не исчез за углом, купил журнал, который изучал у стенда, допил смесь в стакане и спросил даму за конторкой, куда бы ей хотелось, чтобы я дел бутылку. Она любезно согласилась позаботиться о ней, и я медленно направился к двери в номер двенадцать, около которой уже проходил дважды. В общем-то, я едва ли ожидал услышать ответ на мой стук. В походке Ганса Рейтера была какая-то напряженность и подчеркнутая естественность, ясно показывавшие, что вот идет человек, ожидающий, что за его спиной через мгновение разверзнется ад, но надеющийся быстро убраться на приличное расстояние до того, как это случится.

Ни ответа на мой стук, ни движения за дверью. Я перевел дыхание и непринужденно огляделся по сторонам. Вокруг — никого. Вытащив из кармана бумажник, я извлек из него кусочек пластика, один раз уже использованный здесь в Канаде. Прикрывая замок корпусом, я старался не думать о том, как недавно тем же нелегальным способом открывал такую же дверь и что обнаружил по другую ее сторону. По крайней мере, пытался на думать.

Замок оказался несложным, дверь легко открылась, но я принял дополнительные предосторожности, когда заходил внутрь. То, что один человек только что вышел из этого номера, не гарантировало его безопасности, а пистолета со мной не было. Он остался в «фольксвагене» в таком месте, где никто в мире не нашел бы его, не разобрав машину на части. В чужой стране, на автостраде, забитой полицейскими, занятыми охотой за сбежавшими заключенными (мы встретили два кордона), было слишком опасно носить при себе оружие, не имея на него разрешения. У меня, однако, имелся при себе не совсем обычный маленький ножик, который я держал наготове, когда входил, — очень быстро. Но ничего не случилось. Я закрыл дверь и в очередной раз проделал ритуал проверки стенного шкафа и ванной. Затем я сложил нож, спрятал его в карман и подошел к двери, на которой она лежала.

Не скажу, что я этого ждал, но после встречи с Рейтером не удивился. Поэтому у меня не было оправдания для болезненного шока, который я испытал, глядя на нее. Картина, в общем-то была мирной: никакой кислоты на лице, а в руке — пистолет небольшого калибра, едва ли способный прострелить толстое пальто, на виске — темное пятно, и больше ничего. Кожа, как всегда бывает при выстреле в упор, слегка обожжена порохом, немного крови, но ничего похожего на кровавый кошмар, неизбежный при использовании оружия большого калибра.

Сегодня она надела платье — может быть, для меня: яркий ситец, по контрасту с которым ее лицо казалось бледным. Пара белых лакированных туфель стояла возле кровати. Глаза были закрыты. Если бы не бледность, пистолет и рана, можно было бы подумать, будто она просто сбросила туфли и прилегла отдохнуть. Он тщательно обставил сцену: портативная машинка, очевидно, ее собственная, стояла на длинном столике у стены. В нее был вставлен листок с напечатанной фразой: «Сожалею. Я, должно быть, сошла с ума. Простите». Рядом с машинкой — пустая бутылочка со стеклянной пробкой. Наклейка подпорчена струйкой едкой жидкости, но можно разобрать: «Серная кислота, концентрированная». Рядом с бутылкой лежал шприц с остатками какой-то гадости, той же, конечно, что была использована для убийства Грегори.

Я не поверил ни на мгновение, но для полиции картина вполне убедительная: не вынося сознания своей вины, Элайн выставила на вид все вещественные доказательства, напечатала прощальную записку и застрелилась. По крайней мере, они, если бы захотели, могли поставить на этом точку и не заниматься более загадочным убийством или самоубийством иностранца в мотеле Реджины. Что ж, как очевидный кандидат она логично напрашивалась на подобную подтасовку, коль скоро таковая потребовалась. Я и сам ее подозревал.

Я вернулся к постели. Шок прошел. Я вообще не должен был его испытывать. Когда работа будет выполнена, я могу напиться и выплакать свою тоску в пиво, виски или джин. Сейчас же у меня было много других дел. Я извлек из кармана испачканную белую перчатку и примерил на руку девушки. Она оказалась не по размеру: снималась и надевалась свободно. Что ж, и на том спасибо, проверка не доставила мне удовольствия. Я смотрел на поврежденную перчатку, пытаясь реконструировать убийство, в котором она была лишней, и убийство, в котором она играла какую-то роль, а также цепь событий, ведущих от одного к другому. Правдоподобный вариант предложить труда не составляло, если игнорировать возможность подтасовки и считать перчатку тем, чем она казалась: вещественным доказательством, оставленным убийцей на месте преступления, — назовем его для удобства рассуждения Женевьевой Дриллинг.