Путешествие. Дневник. Статьи

Я сегодня мало делал путного: мысли мои почти лихорадочно скачут от одного предмета к другому; читаю, а между тем совершенно о другом думаю; по всему видно, что я не здоров и что третьегодняшнее прошло мне не даром; болит и голова. Однако же прочел я Цолликофера[873] о дружбе: начало оного прекрасно; о целом не сужу, именно потому, что был рассеян, а выпишу две отдельные мысли, которые очень справедливы:

1. «Никакая радость не сохранит своей цены, если останется заключенною в моем сердце, если не будет возможно мне поделиться ею с существом мне подобным, если не дастся мне вместе с кем-нибудь насладиться ею; ...и малейшее даже страдание легко сделается нестерпимым, если я совершенно один должен буду переносить оное, если мне никто не состраждет или если не подкрепит меня мысль о вездесущем».

2. «Пусть свобода и короткость в твоем обращении с другом никогда не превратится в совершенное забвение пристойности и скромности».

Сие второе правило не худо бы золотыми буквами вырезать для некоторых друзей, считающих главною привилегиею дружбы право положить, когда вздумается, ноги на писчий стол того, кого удостоивают называть своим другом.

16 октября

Начал я сегодня своего «Сироту»: размер — пятистопные ямбы, расположение рифм такое же, как в «Юрии и Ксении», а образцом, как кажется, будет служить мне Краббе.

В «Сыне отечества» нашел я две прелестные безделки Туманского;[874] они так хороши, что не могу не выписать их:

1

БОЛЬНОЕ ДИТЯ

«Какие сладкие там звуки

Еще до утренней зари
Тревожат сон мой поминутно?
Родная, кто там? посмотри!»

— Все тихо, никого не видно,

И что за песни в час ночной?
Приляг опять, усни спокойно,
Усни, малютка мой больной!
«Нет, нет, то не земные звуки!
Мне стало так легко от них;
То ангел, сладко мне поющий!
Прости, родная!» — и затих.

2

ЖАЛОБА

Тихо, в уголку прижавшись,

Плакало дитя,
Матерь милую надолго
В землю спустя.
«Полно плакать, мой малютка,
Плакать, тосковать:
Матери тебе из гроба
Плачем не призвать!»
— Не о том, родной, я плачу,
Что скончалась мать;
Знаю, матери из гроба
Плачем не призвать.
Вот о чем, родной, я плачу,
Плакать буду я:
Для чего она с собою
Не взяла меня!

18 октября

Ни одного из своих сочинений не начинал я так успешно, как «Сироту»; введение — без малого 200 стихов — готово. Кроме того, работаю с удовольствием. Завтра с божией помощью приступлю к самой поэме.

19 октября

Начал я сегодня самую поэму, но еще не добрался до главного рассказа.

Был у меня мой добрый почтенный пастор: итак, наш лицейский праздник не провел же вовсе один.

20 октября

Мой «Сирота» теперь идет несколько медленнее, но — спасибо! — совершенно остановки еще не было. Всего более я должен беречься многословия и лишних эпизодов. Главного рассказа я и сегодня еще не начинал; однако ж надеюсь, что приступлю к нему в понедельник, т. е. 23 числа.

21 октября

Живоросль употребляет Никонов вместо зоофит; [875] это слово составлено в духе русского языка и заслуживает получить у нас право гражданства.

В «Сыне отечества» напечатана небольшая легкая философическая статья Сомова [876] «Ум» с примечаниями, как полагаю, цензора. Эти примечания сами по себе очень справедливы, несмотря на то я читал их с каким-то неприятным чувством. Отчего? Они все содержания важного, богословского — и высказаны тут некстати, присовокуплены к статейке в виде противуядия, между тем как в оной вовсе нет яду. «Не употребляй имени господа бога твоего всуе».

23 октября

Занимаюсь довольно успешно своим «Сиротою»; полагаю кончить первый разговор, не начиная главного рассказа.

Как не радоваться, когда найдешь хорошее, где того не ищешь и не ожидаешь? Стихи Хвостова к Львову[877] (по случаю чтения О<бщества> Л<юбителей> С<ловесности> в доме Державиной) вообще очень недурны, а последний стих:

Там должно Музам петь, где жило вдохновенье —

истинно прекрасен.

24 октября

Сегодня я кончил пересмотр и внесение в одну тетрадь своих лирических стихотворений духовного содержания; «Сиротою» я сегодня не занимался. Погода опять была прекрасная.

25 октября

После прекрасного вчерашнего дня — самая осенняя погода, снег, ветер, ненастье. В моей комнате еще в девять часов было темно, а в исходе третьего опять смерклось так, что нельзя было уж читать. Я мало чем занимался; только внес в тетрадь начало первого разговора — и несколько стихов прибавил.

26 октября