Путешествие. Дневник. Статьи

Но сонмы ратоборны
Еще, еще вперяют слух!
И — .................
...Отчизны рок суровый .....
Возник пред мысленный их взор:
Явились вышнего жилища
Добычи вражеских огней,
Или стоялища коней,
Или сынов своих кладбища,
Где жертв таинственных жрецы
Лежат кровавы, сами жертвы;
Поля, дубравы, холмы мертвы.
На нивах терны и волчцы.

Клубящийся волнами пламень,

Снедающ россов жизнь и труд.
Младенцы ринуты о камень
И девы преданы на студ;
И готы, гордые успехом.
Смотря на слезный, страшный вид
Своих ругательств и обид,
Казалось, разливались смехом.
Сей вид бестрепетных потряс
И жаром храбрости стократной
Возжег их грудь на подвиг ратной.

Третия песнь приготовила нас к зрелищу если не величайшего, по крайней мере блистательнейшего подвига Петра, к зрелищу Полтавской битвы; поэт готовится к выспреннему полету; он восклицает:

Где, где возьму я гласы громны
Воспеть Полтавского Петра?

Наше нетерпение доведено до высочайшей степени — и великолепная, превосходная четвертая песнь вполне удовлетворяет напряженному ожиданию нашему: она лучшая во всей поэме, лучшее, что князь Шихматов когда-либо создал; и если бы все его творение было равного с нею достоинства, он, скажем смело, оставил бы позади себя Ломоносова, занял бы между нами место не низшее завоеванного в другом роде Державиным, величайшим поныне русским поэтом; но и теперь она дает ему право на степень очень близкую к занимаемой ими! Пусть прочтет всякий истинный русский, любящий отечество и славу отечества, хотя сию четвертую песнь с начала до конца и рассудит нас с теми, на которых душою негодуем за их ослепление,[1529] за упорство, с коим отказывают одному из могущественнейших наших поэтов в удивлении, в справедливости — кто бы поверил? — в самом чтении!! Не выпишу из ней ни одного отрывка: я бы должен был переписать ее с первого до последнего стиха; не говорю также, чтобы в ней не было пятен: но можно ли вспомнить о пятнах сих; можно ли, читая сию четвертую песнь, не увлечься неослабным, с строфы на строфу возрастающим восторгом поэта? Признаюсь, и охотно признаюсь — я не в силах выискивать грубый звук, обветшалое слово, неточное выражение, слабый стих там, где вижу и слышу поэта, и поэта истинного; и пусть, если угодно, смеются надо мною насмешники: эта невозможность служит мне порукою, что и во мне какая-то искра огня поэтического:

Μένει ῖο δεῖον δονλία παρὸν φρενί.[1530]

[1531]

Кн. Шихматов умел придать каждой своей битве нечто новое: итак, его воображение не только сильно, оно не лишено и богатства — качества довольно редкого даже между поэтами с дарованием! Впрочем, он достоин похвалы не в одних изображениях ужасов войны: в описаниях природы он светел, силен, нов и точен.

Привесть примеры оных предоставляем себе в следующей книжке «Сына отечества».

В 1 песни, после воззвания[1532] к славившим Петра своим предшественникам, которых по скромности ставит гораздо выше себя (к несчастию, об них, исключая Ломоносова, и упоминать нечего), поэт представляет нам роскошную картину утра в южных странах.

Путник в прозрачную летнюю ночь оживил себя отдыхом близ цветущей рощи,