Путешествие. Дневник. Статьи

«Стихотворные произведения славного российского прозаика — Карамзина заражены вялою несколько сентиментальностию. Переводчик выхваляет нам истинно русское остроумие фон-Визина; сомневаемся, однако же, чтобы читатель согласился с ним, прочитав переложенный им разговор фон-Визина».[1568] (ссылка на 273 стр. второй части собрания).

Не знаем, какой это разговор; но не думаем, чтобы он был взят из «Недоросля», а то, надеемся, господин критик уверился бы в справедливости похвал переводчика фон-Визину.

«Иван Иванович Дмитриев, без сомнения, самый счастливый преемник по легкости — Богдановича, а по богатству мыслей и величию — Ломоносова. Всем его стихотворениям предпочитаем два: «Освобождение Москвы» и «Ермака». Но инде и у него слишком много слов, а местами заметна французская высокопарность (см. «К Волге»)».[1569]

Радуемся, что критик отдает полную и должную справедливость почтенному Нестору стихотворцев наших; но как, говоря о преемниках Ломоносова, забыл он Державина, первого русского лирика, гения, которого одного мы смело можем противопоставить лирическим поэтам всех времен и народов? Но мы сами забываем, что для г. критика первый наш лирик — кто бы тому поверил? — Богданович! что, может быть, он и не подозревает существования торжественных од Ломоносова, которые отдельными, рассеянными в них красотами не только взвешивают, но далеко превосходят известные критику оды поучительные; что он не только здесь, но вовсе не упомянул о Державине; не упомянул также о Пушкине, которого имя в 1825 году, кажется, могло бы, должно бы быть уже известным всякому судящему о русской словесности!

«В романсах и балладах русские стихотворцы редко возвышались над данными для оных правилами Сульцера[1570] и над сочинениями в сем роде Шибелера[1571] и других немецких писателей XVIII столетия. Доказательством сему могут послужить «Светлана» и «Двенадцать спящих дев» Жуковского. Переводчик говорит, что слог Жуковского смел, краток, мощен; но таковым, по крайней мере, нельзя назвать слог последнего произведения. Лучше — «Певец во стане русских воинов» и «Теон и Эсхин» его же: здесь встречаем немного более жизни и в способе изложения — некоторое сходство с балладами Шиллера, коего творения, как уверяет переводчик, Жуковский хорошо знает. Но самое благодетельное действие Шиллер и вообще немецкая словесность[1572] оказали на младшем изо всех здесь исчисленных стихотворцев — кн. Вяземском, который, вопреки переводчику, отличается более чувством, нежели (как уверяет нас г. ф.-д.-Борг) остротою и умом проницательным. Стихи его «К друзьям» и еще более «К N. N. на смерть сына» подтверждают наше мнение» (выписка из последнего стихотворения).

Хотя здесь немецкий критик, по своему обыкновению, суждение свое основывает на двух небольших произведениях кн. Вяземского, однако же на сей раз мы довольно с ним согласны и скажем любезному нам поэту со всею откровенностию, к которой он с нашей стороны привык: и мы уверены, что ему более суждено действовать на сердце своих читателей излияниями собственного сердца, нежели щеголять перед ними ложным и нередко заимствованным остроумием!