Путешествие. Дневник. Статьи

Чинарский. По моему мнению, Кир был парс, горец, полудикий князь Фарсистана, небольшой области, подвластной падишаху иранскому; впрочем, по матери внук царя Дары I-го, или Астияга, как называют его греки: он сверг с престола деда своего, а своими завоеваниями ужаснул греков, которые в его время узнали в первый раз все могущество Ирана и назвали сию страшную империю Персиею, или Фарсистаном, потому что Кир по азиятскому обыкновению имя своей родины дал всей громаде земель, ему подручных. Эллины, затвердив слово Персия, продолжали называть так весь Иран; но в самом Иране оно не сохранилось. Камбиз, сын Кира, был последний парс, сидевший на престоле Джемшида. Его преемником был иранский маг, выбранный, вероятно, магами же, которые столь много значили при царях первого поколения. Сначала, правда, употребили хитрость — и маги, чтоб не раздражить парсов, своего собрата возвели на престол под именем Смердиса, младшего сына Кирова. Но по смерти сего самозванца мидянин Дара, сын Густаспов, взложил на себя тиару, нимало уже не опасаясь малочисленных парсов, которые между тем средь роскоши Сузы и Экватаны утратили прежнее свое дикое мужество. С того времени самое название Персия, напоминавшее иранцам их постыдное покорение, пришло в забвение. И мудрено ли после того, что их летописцы не упоминают о ненавистном для них иноплеменном похитителе, летописцы народа столь надменного, дошедшие притом до нас только в позднейших отголосках, в одной почти «Ша-Наме»?

Юлия. Что это — «Ша-Наме»?

Чинарский. Книга Царств, поэма Фирдоуси, персидского Гомера, в которой он повествует деяния баснословных царей иранских... Возрождение Ирана и его имени, графиня, представляет вам и позднейшая история сей страны и еще в огромнейших очерках: вспомните Шапура Велякого;[1625] не исчезает ли при нем имя парфян и весь быт, все обыкновения, принятые ими от греков, все чужое, привитое Ирану Александром и его преемниками? По крайней мере македонского завоевателя не забыли еще в Азии: Искандер-Ша не менее славен на востоке, нежели на западе. Что же до Кира, он в европейских писаниях называется не Киром, а Хозроем.

Саблев. Спасибо, брат Чинарский, за объяснение: теперь и овцы целы и волки сыты. Да как же, друг, вклеил ты Кира в поэму свою? У тебя, кажется, дело-то сбывается при Дарий?

Чинарский. Это, полковник, если только возьмете терпение, вы увидите из самой поэмы. В ней же я коснулся еще события, которое у меня совершает Дара, сын Густаспов, а многие приписывают Даре 1-му — покорение Вавилона. Но у меня Бальтасар только взбунтовавшийся голдовник [1626] царей мидийских: таким образом, не противоречу мнению и тех, которые верят, что Вавилон был завоеван иранцами еще прежде Дары II-го.

Графиня. Все это прекрасно; но, признаюсь, мне было бы гораздо приятнее, если бы вместо всех этих Дар и Густаспов вы нам сказали слова два о Пери, о Дивах, о любви Розы и Соловья, о волшебной природе востока, которую так прелестно изображает Мур в «Лалла-Руке».[1627]

Чинарский. Надобно быть Муром, чтобы создать нечто, похожее на его Свет Харема и Огнечтителей. Но кто же, говоря о Востоке, совершенно упустит из виду любовь Розы и Соловья, о которой твердят тысячи газелл поэтов иранских?[1628]

Графиня. За это вам спасибо: я было немного испугалась вашей учености; но теперь надеюсь, что будет кое-что и для нас, дочерей Эвиных. По крайней мере хоть воображением залетим в сады Тузские[1629] и вберем в себя благоухание розы Кашемира,[1630] прекраснейшей изо всех цветов земных!

Чинарский. Не забыл я и ложной зари,[1631] которую описывает Мур.

Графиня. Да! заря, что у них показывается за час до рассвета, исчезает и снова уступает ночи...

Юлия. А Дивы, Чинарский! А Пери?

Чинарский смешался.

Саблев. Он, племянница, тогда не знал еще ни вас, ни меня: иначе — я уверен — у него бы явился старый Див, вышедший в отставку за ранами, и воевал с прекрасною Пери!

Юлия. You, naughty uncle![1632]

Кн. Радомский. Вы, однако ж, пользовались восточною мифологиею?

Чинарский. Сколько пришлось мне кстати. Так я упомянул о семи великих ангелах, которые стоят перед престолом Ормуздовым и которых подобием были семь великих сатрапов, известных и грекам под названием глаз и ушей великого царя. Сказал я слова два и об Исфраиле, ангеле песней, восточном Аполлоне. Встретите еще Зердужта, или Зороастра, законодателя Персии: он, правда, лицо не баснословное. А Солимана, или Соломона, оставил я повелителем духов и гениев, каким считают его азиятцы. Сверх того, найдете известную главу Магометова Курана, запрещающую правоверным изображать человека.[1633]

Графиня. Помню ее из своего французского перевода: кумиры и образы в день судный потребуют у своих творцов души, которой они не могли дать им... Не так ли? Да как же вы перенесли эту суру во время Дария?