Путешествие. Дневник. Статьи

1

По полям ли я ходила,

У ручья ль сидела я,
Белой ручкой я манила.
Призывала соловья.

2

Соловью я говорила:

«Соловей мой, соловей!
Ветру выскажи кручину,
Боль, тоску души моей!».

3

Ветер, ты метешь равнину,

Пыль метешь с горы крутой:
Замети мою кручину
В край далекий и глухой!

4

Не черешни и не вишни

И не груши там растут:
Там растет и медь и злато
Там копают и куют.

5

Там и он, сокол мой ясный:

В клетке мой сокол сидит,
А кафтан на нем-то красный,
А на ножках цепь бренчит.

6

Долго я ждала певичку,

Ту певичку — соловья...
Приманила же я птичку:
Вот послушалась меня!

7

Ай, спасибо, соловейко!

Прилетел, да и в мороз:
Душу, светик, обогрей-ка
И возьми от наших слез;

8

Понеси их ты в гостинец,

В память другу моему;
Ведь шепнул же мне мизинец:
Улететь тебе к нему!

Колонна хотел, чтоб я ему перевел песню. Это сделать было нелегко: ты видишь, вся она какой-то дикий бред, в котором чувство и мысль вдруг принимают призрачный образ, как будто в сновидении, и в котором смысла не более, чем в сновидении. Кое-как я, однако, успел растолковать ему, что она хочет сказать, да и прибавил, смеючись: «Умна же наша Настя! посылает тебя к Нерчинским рудникам на край света! Если бы ты был хоть пейзажистом... там, говорят, бесподобные виды... а то что тебе делать в Сибири?». Колонна угрюмо спросил: «Amorato»[1695] ее разве был пейзажистом?» — вышел и заперся на целый день. Люблю Колонну, а, откровенно признаюсь, часто не понимаю: он человек светский, просвещенный: не вольнодумец, но иногда рассуждает о злоупотреблениях своей церкви так, как бы, кажется, строгому католику не следовало, хвалит многое и в нашей, и даже в протестантской, вооружается противу притязаний пап и пр. Между тем Карпов уверяет, что Колонна носит власяницу; а я сам, сам, собственными глазами как-то однажды видел у него плетку с иглами, точь-в-точь такую, какою себя бичуют их иноки. И он точно бичует себя: да! он бичевал себя в ночь после Настиной песни; на полу перед его распятием нашли капли крови.