Путешествие юного домового

Углёнок мучительно пытался вспомнить всё, что слышал или знал о том, как отвадить различных тёмных пакостников, живущих рядом и иногда отважившихся нарушать сложившийся порядок и чужое спокойствие. Но более тех слов, которыми иногда беззлобно перебранивались мать и отец, загнанный матерью и её ложкой куда-нибудь на антресоль, вспомнить он ничего не мог. Тем временем Серые, подойдя почти что в плотную к сжавшемуся в ожидании чего-то нехорошего домовёнку, повернули носы друг к дружке и внезапно залились таким звонким и искренним девичьим смехом, что Углёнок, не поверив своим ушам, решил, будто в его уши вливается перезвон серебряных колокольцев, который слышал когда-то по телевизору. Серые, между тем, держась за животы от хохота, кривлялись и, показывая пальцами на Углёнка, пытались что-то сказать друг дружке, но давились при этом собственным смехом ещё больше.

"Эти двое невелики ростом, – совершенно серьёзно размыслил домовой, больше не чувствуя угрозы, – на полголовы ниже меня будут. Если их посильнее оттолкнуть под ноги людям, то я смогу проскочить в дверь и запросто успею на поезд. Теперь-то ясно, в какую сторону бежать следует!".

Углёнок сжался, как пружина, готовясь к рывку, но что-то сдержало его порыв. Это было неясное чувство, сродни тому, когда заведомо сильный побеждает слабого, а потом испытывает угрызения совести от проявления собственной силы, причинившей вред или даже увечье. Коря себя за нерешительность, домовёнок откладывал на секунду, потом ещё и ещё воплощение своего плана в действие, но всё никак не мог собраться, чтобы скинуть одного из серых под грубую человеческую обувь и открыть себе путь к свободе.

"Наверное, так действуют на меня их чудные голоса", – подумалось несмело ему, и он зажал уши руками. Тут с одной из фигурок слетел невзрачный капюшон, когда та, кривляясь от безудержного веселья, резко вскинула голову назад и открыла милое девичье личико, обрамлённое иссиня-чёрными волосами с серебристой прядью, что были спрятаны сзади за шиворот, а по лбу перетянуты яркой алой лентой. Большие зелёные глаза искрились весельем, а девчонка, наконец, смогла вымолвить сквозь смех, показывая на себя пальцем:

– Это я-то, анчутка подвокзальная?! Это меня, чур? Ха-ха-ха! Ну, уморили! – и продолжила заливаться искренним весельем.

А Углёнок лишь выдохнул с облегчением, но продолжал смотреть на неё во все глаза, медленно покрываясь испариной, только что осознав, кого он собирался толкнуть под тяжёлые ботинки. Он опять сжался, но теперь от страха перед несовершённым преступлением, то ругая себя за это неосторожное решение, то хваля за нерешительность и нерасторопность, что помешали проделать этот необдуманный поступок, за который он никогда бы себя не простил, узнай он позже, чьё лицо скрывал капюшон.

"Как вообще можно судить о ком-то по одежде! – вскипала возмущённая совесть. – Ты тоже не у лучших портных одеваешься, так ведь тебя никто под поезд не толкает за это, а наоборот, все считают своим догом помочь тебе и, к примеру, в этот самый поезд посадить. А ты что удумал?".

От угрызений совести домовёнку стало совсем худо. Но как только совесть на секунду умолкла, включился другой внутренний голос, отвечавший за оправдание всяческих неправильных поступков и необдуманных шагов. Он оповестил совесть и разум домового о том, что их хозяин ни в чём не виноват, ведь лицо девчонки скрывал капюшон. Мало того, она сбила домовёнка с ног жёлтым мячом и повела себя довольно-таки странно, глумясь во всю над его словами.

"К тому же, – как рассуждал персональный внутренний адвокат, – ещё неизвестно, чья личина скрывается под вторым серым невзрачным капюшоном. Быть может, там кто-то ужасный, и его толкнуть было бы не грех. Ведь домовёнок наш не решил в тот момент толком, кто полетит под ноги людей. Ему надо было за себя постоять тем или иным образом. Не так ли, Совесть?".

Девчонка с жёлтым мячиком и её двойник, чьё лицо невозможно было разглядеть из-под нависшей на лоб серой ткани, выдавливали из себя последние смешинки, и Углёнок смекнул, что далее последует серьёзная беседа. Её не пришлось долго ждать, а начало этого разговора заставило вновь призадуматься молодого домового о превратностях судьбы и том, что везёт в жизни не только дуракам. А может он и есть дурак, раз ему так везёт, какие бы глупости он не совершал ежедневно.

– Ну, вы, Углёнок, и шустёр! Так бегать нас даже папенька не заставлял. Мы чуть не выдохлись, метаясь за вами по всему залу ожидания.

– А добить нас, по-видимому, вы решили окончательно своими "анчутками подвокзальными", – неожиданно голосом девчонки с алой ленточкой на лбу молвил другой обладатель серого капюшона, и парочка вновь залилась беззаботным смехом, но уже недолго. Прислушиваясь к этому голосу, Углёнок не сразу обратил внимание на то, что незнакомец назвал его по имени.

"Да у них же голос один на двоих! Бывают же чудеса на свете! – пронеслось в его голове. – Такой серебряный перезвон раз услышишь, во век не забудешь!".