Путешествие к Арктуру

— Но если нет женщин, значит, нет и детей, — сказал Маскалл. — Откуда же взялись все эти поколения мужчин Хатора?

— Жизнь плодит страсть, страсть плодит страдания, страдания плодят стремление перестать страдать. Люди стекаются в Сэнт отовсюду, дабы исцелить шрамы на своих душах.

— Что за простое решение ты предлагаешь стране, где все ненавидят общепринятые удовольствия?

— Непоколебимое следование долгу, — ответил Спейдвил.

— А если они спросят: «Как это согласуется с ненавистью к удовольствию?» — что ты им ответишь?

— Я отвечу не им, а тебе, Маскалл, поскольку ты задал этот вопрос. Ненависть есть страсть, а источником всех страстей является темное пламя души. Удовольствие следует не ненавидеть, а обходить стороной, спокойно и невозмутимо.

— Каковы критерии удовольствия? Как нам распознать его, чтобы избежать?

— Верно следуй долгу, и таких вопросов не возникнет.

Ближе к вечеру Тайдомин робко положила пальцы на руку Спейдвила.

— Меня терзают жуткие сомнения, — сказала она. — Этот поход в Сэнт может кончиться скверно. Мне было видение: ты и я, Спейдвил, лежали мертвые, в крови, но Маскалла там не было.

— Мы можем выронить факел, но он не погаснет, и другие подхватят его.

— Яви мне знак, что ты отличаешься от других людей, дабы я знала, что наша кровь не прольется впустую.

Спейдвил сурово посмотрел на нее.

— Я не чародей. Я воздействую не на чувства, а на душу. Зовет ли долг тебя в Сэнт, Тайдомин? Если да — иди. Если нет — остановись. Все просто. Какие еще нужны знаки?

— Но я видела, как ты рассеял колонны молний. Простому человеку это не под силу.

— Кто знает, на что способны люди? Один может сделать одно, другой — другое. И все они могут исполнить свой долг, и чтобы открыть им на это глаза, я должен пойти в Сэнт и, при необходимости, расстаться с жизнью. Разве ты не пойдешь со мной?

— Пойду, — ответила Тайдомин. — Я пойду с тобой до конца. Это тем более важно, что я все время огорчаю тебя своими словами, а значит, еще не усвоила урок.

— Не будь скромной, ведь скромность есть самооценка, и, думая о себе, мы забываем о действии, которое могли бы планировать или создавать в своих мыслях.

Тайдомин по-прежнему казалась встревоженной и задумчивой.

— Почему в моем видении не было Маскалла? — спросила она.

— Ты не можешь забыть об этом предчувствии, потому что считаешь его трагическим. В смерти нет ничего трагического, Тайдомин, как нет и в жизни. Есть только правильное и неправильное. Последствия правильных и неправильных поступков не имеют значения. Мы не боги, творящие мир, а простые мужчины и женщины, исполняющие свой непосредственный долг. Мы можем умереть в Сэнте, как ты видела, но истина будет жить.

— Спейдвил, почему ты решил начать свой труд с Сэнта? — спросил Маскалл. — Эти люди с непреложными идеями кажутся самыми маловероятными последователями нового закона.

— Там, где хорошо больному дереву, здоровое дерево ждет процветание. Но там, где нет деревьев, не вырастет ничего.

— Я тебя понимаю, — ответил Маскалл. — Быть может, здесь мы станем мучениками, но в других местах уподобимся проповедникам среди скота.

Незадолго до заката они вышли к краю горной равнины, над которой возвышались черные скалы плато Сэнт. Головокружительная рукотворная лестница длиной более тысячи ступеней различной ширины, которая извивалась и разветвлялась, повторяя углы обрывов, вела наверх. Место, где стояли путники, было укрыто от пронизывающих ветров. Бранчспелл, вновь сияющий, но заходящий, расцветил облачное небо пылающими, безумными красками; некоторые сочетания Маскалл видел впервые. Шар на горизонте был таким огромным, что окажись Маскалл внезапно на Земле, ему бы показалось, что он стоит под куполом маленькой, тесной церквушки. Он осознавал, что находится на чужой планете. Однако знание это не волновало и не воодушевляло его; он думал только о моральных идеях. Оглянувшись, он увидел равнину, последние несколько миль которой были лишены растительности и которая тянулась назад к Дисскаурну. Подъем был таким постоянным, а расстояние — столь большим, что огромная пирамида казалась незначительной выпуклостью на поверхности земли.

Спейдвил остановился и молча оглядел пейзаж. В лучах вечернего солнца его фигура казалась еще более плотной, темной и настоящей. Его лицо было мрачным.

Он повернулся к своим спутникам.

— Каково величайшее чудо во всей этой чудесной сцене? — спросил он.

— Просвети нас, — сказал Маскалл.

— Все, что вы видите, рождено из удовольствия и живет от удовольствия к удовольствию. Истины нет нигде. Это мир Формирующего.

— Есть еще одно чудо, — заметила Тайдомин и показала пальцем на небо.

Маленькое облако плыло совсем низко, на высоте не более пяти сотен футов, вдоль темной стены скал. Его форма в точности повторяла раскрытую человеческую ладонь с пальцами, указывавшими вниз. Солнце окрасило облако в алый цвет, и несколько крошечных облачков под «пальцами» напоминали падающие капли крови.