Путешествие Ханумана на Лолланд

Он решил постричься – пришлось идти к негру. Маис по-английски говорил еле-еле, а негр – только по-французски, потому что по-английски говорить не хотел и кривил рот, когда переходили на английский, по-английски он говорил с брезгливой снисходительностью, как будто с неполноценными. Меня он потому и любил, за то что с ним я ни слова не сказал по-английски! Потому он меня называл “mon frere” и стриг бесплатно. Мы с ним общались с тех пор, как он начал хранить у себя краденое. Это я его убедил. Он все время говорил, что делает это из уважения ко мне. Я в те дни для всех тогдашних воров служил своего рода переводчиком и склонял негров и прочих франкофонов приобретать краденые вещи, или хотя бы хранить и продавать краденое, по своей цене; ничего или почти ничего сам я не имел с этого, кроме языковой практики и бесплатного пайка. В тот раз пошел с Маисом к парикмахеру, чтобы переводить. Как всегда мы по пути постояли возле карты Европы, которая висела в коридоре. Как всегда Маис показал, где он однажды перейдет границу. «Вот тут, видишь, да, ахпер, – сказал он. – Пойдет Маис один, совсем один. Через Юлланд, Женя-джян, пойдет Маис. Вот сюда, брат-джян, поедет. О, и тут, ахпер, перейдет Маис границу. Один, понимаешь, ахпер, совсем один, никого больше не будет рядом, ночью, в лесу, вот так, брат-джян…» – «Да-да», – кивал я, да-да… И мы пошли стричься.

Жан-Клод усадил Маиса в коридоре, свернул красиво простынку вокруг шеи, потрогал его волосы, сказал, что помыть бы надо, – я перевел, Маис сказал:

– Зачем мыть?.. Пусть стрижет! Скажи, потом помою: два раза в день мыться – столько расходовать шампунь только зря! Пусть стрижет!

Я мягко попросил Жан-Клода приступить к постригу. Тот спросил, как стричь. Маис сказал, что под ноль.

– Ага, – сказал Жан-Клод, – будет, как настоящий парижанин.

Я перевел это Маису. Надо было видеть, как заблестели его глаза:

– О, да-да-да, – заговорил он, – конечно! Как парижанин! Как наш Азнавур, как наш Джаркаефф! Знаешь, настоящие армяне! А настоящие французы все имеют армянские корни! это те армяне, которые бежали от турков! Турки хотели всех армян искоренить, оставить только чучело армянина, поставить в музее! Вот, мол, был такой народ, армяне, осталось чучело! Но не вышло! Не вышло! Армяне первыми в Европе крестились! Первыми! Понял, да! Вот так! Нас у турков вырезать не вышло! Курдов вырезали! Ассирийцев вырезали! Византию вырезали! А нас не вышло! Вот так, понял, да!

– Точно, точно, – соглашался я: с этим подкованным молодым человеком соглашаться надо было во всем, что бы он ни сказал, мог и в глаза вцепиться, святое же, так его взбудоражило, так он завелся – я давился от внутреннего хохота.

Жан-Клод тем временем стал жаловаться:

– Слишком много перхоти, ну, так нельзя, надо же мыть голову! Он наверняка раз в месяц голову моет!

– Скажи ему, – сказал Маис, – чтоб не болтал много, а дело делал! Стриг! Мне некогда! Что он там говорит?

Я сказал, что парикмахер выражает свое восхищение его волосами, они такие маслянистые, такие красивые, что стричь жалко; Жан-Клоду я сказал, что по словам клиента, у него раздражение, некая экзема была недавно. Тот задергался:

– А можно ли стричь тогда вообще?.. Ведь можно заразить других!

– Чего он там дергается? – спросил Маис.

Я сказал, что парикмахер увидел какое-то редкостное вздутие на черепе Маиса, он боится, как бы не повредить вену, если она там проходит.

– Ничего, скажи, пусть стрижет – это меня в детстве уронили! – сказал Маис. – А что, Женя-джян, ты вообще думаешь о Каспарове?.. А?.. Никто лучше его не играет в шахматы, да?.. Карпов – мальчишка, да? Слушай, говорят, Каспаров даже компьютер обыграл? Его маму, да? Настоящий мастер, брат-джян, да? Теперь часы, видел, рекламирует – «Ролекс»! Слушай, сколько, интересно, ему дали за рекламу, как ты думаешь?

Жан-Клод тем временем проклял все; он чистил от перхоти машинку, трясся от гнева и брезгливости так, что по его коже, как по коже лошади в ветреный день, бежали судороги, он казался мне не то что голым, а человеком, с которого сняли кожу. Все это не кончилось сразу, потому что, когда Жан-Клод закончил и попросил двадцать крон, Маис спокойно сказал:

– Ахпер, объясни ему, что потом отдам – завтра или потом…