Путешествие ко святым местам в 1830 году

Несколько далее нагнал нас коварный проводник в виду укрепленного селения, которое, находясь на высоком утесе, целый год отражало упорную осаду войск Абдаллы паши Акрского и заставило их наконец удалиться. Мы продолжали следовать горами до большого селения Джинин, лежащего у самой их подошвы, при начале роскошной и обширной долины Эздрелонской, которая отделяет горы Самарии от гор Галилейских. Там следовало нам провести ночь, и поклонники расположились станом вне селения; но шейха, к которому мы имели письмо, не было дома, и народ, привлеченный моей западной одеждой, с шумом толпился вокруг нас на улицах, напоминая отчасти гостеприимство Наблуса. Никто, однако же, не хотел впустить к себе в жилище; один только христианин случился в толпе и, отведя в сторону игумена, тихо сказал ему: «Шейха нет, а народ в волнении; присоветуй удалиться бейзадею и следовать до Назарета; на поле остановиться опасно, ибо вся сия толпа под предлогом любопытства нахлынет в шатер ваш, чтобы найти случай что-либо похитить, и закидает камнями, если станете изгонять. Так пострадал уже здесь консул франкский из Саида; он был сам ранен и потерял одного из людей своих». Положение наше было самое затруднительное; день склонялся к вечеру, кони и лошаки утомились, а до Назарета еще оставалось семь часов хода, и саисы не хотели идти далее. Но игумен, по долгому пребыванию в Вифлееме зная хорошо язык и нравы арабские, выручил нас своей хитростью и благоразумием. Он умел поссорить проводника нашего с саисами, убедив его идти до Назарета, ибо не нашел в Джинине шейха, которому должен был сдать нас благополучно, и саисы принуждены были покориться, ибо перевес был на нашей стороне. Но, по несчастью, отойдя за два часа далее, увидели мы в поле самого шейха и, опасаясь, чтобы он из корыстолюбивых видов не пригласил нас обратно в Джинин, избежали его встречи. Коварный проводник, пользуясь сим случаем, не хотел более нам сопутствовать и тем принудил бы остановиться, если бы хитрый игумен обещанием наград не возбудил против него саисов, упрекая их в боязни и рабской покорности к воле проводника. Раздраженные, они решились, вопреки ему, продолжать путь, обещая найти дорогу и без него, и в свою череду проводник принужден был покориться, чтобы не лишиться платы. Но ярость кипела в его сердце; пользуясь темнотой, он то отставал от вьюков, то со свистом скакал мимо на борзом коне своем, и два раза сбивал нас на Дамасскую дорогу.

Между тем мы по возможности ускоряли путь свой вдоль цветущей долины Эздрелонской, усеянной богатыми селами, и я узнал сквозь сумрак одинокий, величественный Фавор, прежде нежели мне его назвали. Скоро достигли мы подошвы каменистых гор Назаретских и, потеряв ночью настоящий путь, начали подыматься непроходимой стезей по скалам, так что саисы должны были часто помогать лошакам переступать с камня на камень. Около часа мы уже скитались по сим утесам, не зная, где мы и куда идем; уныние и усталость совершенно овладели нами, когда внезапно встающая луна озарила не в дальнем от нас расстоянии лежащий в малой лощине Назарет и высокую стену монастыря латинского, которым начинается город. С невыразимой радостью устремились мы в желанную обитель предаться отдыху после пятнадцати часов хода, или, лучше сказать, бегства.

Назарет

На следующее утро ласково приветствовали нас латинские иноки монастыря Благовещения. Они отворили нам свою прекрасную церковь, которая не более как сто лет воздвигнута на развалинах древней{93}. Остатки основания и столбов свидетельствуют о ее прежней обширности. Нынешний храм имеет три яруса; расположение его странно и величественно. При самом входе представляются взором два высокие крыльца посреди церкви; они ведут на хоры, где находится главный придел, примыкающий к высоким кельям монастыря. Промежду сих всходов широкая мраморная лестница спускается прямо против западных врат в нижнюю часть храма, подземный придел, под престолом коего означено мраморным кругом место благовещения. Позади пещеры есть еще один исподний покой, ибо евреи для избежания зноя пользовались утесистой природой, и почти всегда четвертой стеной нижнего яруса их домов служила самая скала, о которую опиралось все жилище.