Путешествие королевны

— Я не знаю, прав ли я. Но, по-моему, она не должна была возвращаться. Если бы мстила — то да, конечно. Но как-то так получилось, что цель стала — выше. И она пересекла границу, и переросла Торкилсен. Сначала — Двуречье. А следующая ступенька — мир.

Имрир слушал зачарованно.

— Конец Стрелкам. А это было только начало. И она не знала, что делать дальше. Это в войну — ясно, где враг. А теперь… Я… так думаю, — с трудом выговорил он. — Чтобы понять это, потребовалось двенадцать лет.

— И все же она должна была!.. Должна…

Имрир осекся и подивился собственной горячности. Что ему до этой женщины и ее судьбы? Она враг… А здесь следы давнего пожара скрывает снег и горько и противно пахнет копотью, и кажется кощунством их живой костер и они сами — на пепелище, на могиле. Но что ему до этих могил?!

— Асбьерн, ты знаешь… Что было со мной, когда я потерял память?

Асбьерн все же коснулся его плеча, и Имрир вынес прикосновение.

— К сожалению, не знаю. Но ты мог бы спросить.

— Где?

— В Хатане.

"Я не сошел с ума, — повторял Имрир, как молитву, — я не сошел с ума, чтобы туда идти!" Но против воли крепло в нем решение наконец узнать все и все расставить по своим местам, и узнать, что же делала его тень, пока не воскрес, пробужденный морной, он сам, Имрир, сын последнего Консула Двуречья Торлора Тинтажельского.

Они пришли в Хатан в канун Рорхейма, праздника Костров, разжигаемых, чтобы растопить снега и льды и прогнать существа тьмы и зла, чтобы Зима повернула на Лето.

В арках и храмах звенели колокола, мальчишки, рискуя спалить город, гоняли по улицам горящие колеса, а в хвойных гирляндах, украшавших оконницы и дверные косяки, горели цветные сунские фонарики и девушки гадали над лучинами и мисками с водой. Привратник, стирая с пышных усов винную пену, ухмыльнулся, благосклонно оглядев бродяг и указывая в сторону Ратуши:

— Там сегодня для музыкантов работа найдется!

В Большом Зале Ратуши пахло воском и елью, по натертому полу скользили пары. Распорядитель выдал музыкантам по куску мяса и по чаре вина и показал место, где они будут играть сегодняшний вечер.

Имрир с любопытством оглядывал Зал, блестящий пол, синие и алые фрески, тронутые позолотой: странные крылатые люди; гобелены и тяжелые занавеси с кистями и золотой росшивью. В зале горели свечи — роскошь неслыханная — и было светло, как днем. Мимо Имрира проплывали сунцы в желтых кайнах с вышитыми драконами, колченогие мернейские кочевники; в плотного плетения кольчугах оружейники-харарцы, рыцари-воины из северных безмерно далеких Лунда и Туле, хитроглазые леммиренцы и местные — в богатых, отороченных мехами уборах, расшитых каменьями из Лучесветных гор. Хозяйка вышла неожиданно. Музыка сорвалась, затрепетали огни, когда стража растворила двери — и вот Верховная уже в середине зала — как когда-то в Ландейле — в лиловом аксамитном платье, забранном, как инеем, элемирским шитьем, подобранные, белые, как дождик, волосы взяты в сетку из лилового карианского жемчуга и украшены цветами; длинный подол платья и зарукавья расшиты гиацинтами… Имрир разглядел шрам на ее левой щеке и усталость опущенных плеч… Она должна была открывать плясы… И Имрир играл. Они все играли так, будто это последний вечер в их жизни, словно от их игры зависит, взойдет ли назавтра солнце. Под конец едва не брызгало кровью из-под ногтей.

Слуги гасили свечи и гнали прочь подзадержавшихся музыкантов, когда рыженький паренек-паж попросил Асбьерна следовать за ним. Паж привел их в комнатку наверху, в которой едва помещался накрытый к ужину стол, и оставил одних. Через мгновение драпировка на противоположной стене откинулась, и Имрир увидел Хозяйку.

Они ели, а она мелкими глотками пила вино из кубка, согретое на решетке очага, а потом говорила с Асбьерном. До Имрира, как ни старался он вслушиваться, доходили лишь обрывки слов. Он понял, что эти двое не встречались прежде и рады, что судьба свела их, потому что уважают друг друга за то, что им было друг о друге известно. А Имрира словно и не было. Но тут вдруг Асбьерн решительно обернулся к нему и сказал:

— Ханит! Мой друг хотел бы спросить вас кое о чем.

Блестящие темные глаза Хели обратились к юноше, и вдруг вежливое внимание сменилось в них… Имрир, пошатываясь, встал. Не отводя глаз. И тогда…

— Не надо рассказывать, Хозяйка. Я все помню!

Я все помню: неспетую песню, белые локоны, капли воды на загорелой коже, шрамы. Он закрыл глаза рукой.

Он стоял на коленях в парадном зале хатанской ратуши, и зимнее солнце грело стриженый затылок.

— Я, Имрир, законный сын Торлора барона Тинтажельского, последнего Консула Двуречья, по праву крови должный стать правопреемником своего отца и двадцать девятым Консулом Двуречья, ныне перед достойными свидетелями заявляю, что…