Путешествие на край ночи

Когда заходишь к Анруйям, то в нос ударяет запах дыма, уборной и кухни. Они только что выплатили последнюю сумму за свой домик. Это значило, что позади пятьдесят лет экономии. Зайдешь к ним — и сразу чувствуешь, что с ними что-то неладно. А неладно с ними, оказывается, то, что они за пятьдесят лет ни разу не истратили ни одного су, о котором не пожалели бы. Они приобрели свой дом за счет тела и духа своего, как улитка. Но улитка это делает, не зная того.

Анруйи не могли прийти в себя от удивления, что они прожили всю свою жизнь только для того, чтобы нажить себе дом, они были как люди, которые были замурованы и которых только что освободили. У людей, которые вытаскивают из тюремного подземелья, должно быть, довольно чудной вид.

Анруйи думали о том, чтобы купить себе дом, еще до свадьбы. Сначала по отдельности, а потом вместе. Они отказывались думать о чем-нибудь другом в течение полувека, и когда жизнь заставляла их думать о другом, например, о войне, и в особенности о сыне, они от этого просто хворали.

Когда они молодоженами приехали в свой домик, у каждого из них были уже десятилетние сбережения. Домик был не достроен. Он находился еще среди полей. Над кроватью и в первом этаже висела фотография, снятая в день свадьбы. За мебель в их спальне тоже было заплачено, и даже уже давным-давно. Все счета, оплаченные за десять, двадцать, сорок лет, сколотые вместе, лежали в верхнем ящике комода, а приходно-расходная книжка в полном порядке — внизу, в столовой, в которой никто никогда не ел. Анруй может вам все это показать, если вы хотите. Он проверяет счета по субботам в столовой. Обедают они всегда на кухне.

Все это я узнал постепенно от них, от других и от тетки Бебера. Когда с ними ближе познакомился, они мне сами рассказали, что они больше всего на свете боятся, как бы их единственный сын, который занимается коммерцией, не обанкротился.

В течение тридцати лет эта мысль мешала им спать, будила по ночам. Подумайте только, сколько в этой отрасли было кризисов за двадцать лет! Может быть, просто нет другой такой плохой, ненадежной отрасли.

Они раз навсегда отказались от мысли давать кому бы то ни было взаймы. Из принципа и чтобы сыну осталось наследство и дом. Вот как они рассуждали: сын их — парень серьезный, но давать ему деньги нельзя — он может запутаться в делах…

Когда у меня спрашивали мое мнение, я со всем соглашался. Моя мать тоже занималась коммерцией: мы зарабатывали много горя и немножко хлеба. Словом, я тоже не любил коммерции. Что дать деньги взаймы этому неосторожному сыну в случае какой-нибудь срочной оплаты опасно, мне сразу было понятно. Мне не надо было это объяснять. Отец Анруй служил письмоводителем у нотариуса на Севастопольском бульваре в течение пятидесяти лет. Вот почему он знал столько рассказов о том, как растрачиваются состояния. Он мне рассказал несколько очень интересных историй, прежде всего как разорился его собственный отец и он оттого не мог стать учителем, а после окончания гимназии был принужден сразу поступить письмоводителем. Такие вещи не забываются.

Наконец они выплатили всю сумму за дом, и им нечего было больше беспокоиться о своем обеспечении: им шел тогда шестьдесят шестой год.

И как раз тогда Анруй вдруг начал чувствовать какое-то недомогание, то есть он его чувствовал уже давно, но ему некогда было об этом думать, потому что он был занят мыслью о выплате денег за дом. Когда с этой стороны дело было закончено, решено и подписано, он начал задумываться над своим странным недомоганием. Что-то вроде головокружения, и в ушах какие-то паровозные свистки.

Тогда он начал покупать газету: теперь ведь он мог себе это позволить. В газете как раз было описано все, что Анруй чувствовал в своих ушах. Тогда он купил лекарство, которое рекламировалось в газете, но недомогание его продолжалось, даже как будто усилилось. Ухудшилось, может быть, только оттого, что он о нем думал. Все-таки они пошли вместе на консультацию в лечебницу. Доктор сказал им, что это «давление крови».

Это определение их испугало. Но, в сущности, эта навязчивая мысль пришла как раз вовремя. Сколько он себе крови испортил за эти годы из-за дома и сроков платежей по счетам сына, что вдруг освободилось какое-то место. Теперь, когда врач заговорил с ним о «давлении», он стал прислушиваться, как кровь пульсирует у него в ушах. Он даже вставал по ночам и щупал свой пульс, неподвижно стоя в темноте около кровати, чувствуя, как все тело его мягко содрогается при каждом ударе сердца. Он думал, что это смерть; он всегда боялся жизни, но теперь он всегда связывал свой страх со смертью, с «давлением», как он раньше связывал его с мыслью о том, что он не сможет заплатить за дом.