Путешествие на край ночи

«Выходит, это здесь, – подумал я. – Не слишком завлекательно». Нет, это было даже похуже, чем все остальное. Я подошел поближе к воротам, где на грифельной доске было написано: «Требуются рабочие».

Ждал не только я. Один из тех, кто терпеливо топтался у ворот, рассказал мне, что кантуется тут уже третий день, и все на одном месте. В поисках работы эта овечка прибыла сюда из Югославии. Другой оборванец, заговорив со мной, стал уверять, будто оказался здесь только ради интереса, но он, маньяк, просто давил фасон.

В толпе почти никто не говорил по-английски. Все следили друг за другом, как опасливые, привыкшие к побоям собаки. От людской массы, как в госпитале, воняло зассанной промежностью. Когда к вам обращались, приходилось отворачиваться: из нутра у бедняков заранее тянет смертью.

Нас поливало дождем. Очередь жалась к стенам, под карнизы. У людей, ищущих работу, высокая сжимаемость. Форд хорош тем, пояснил старик русский, разоткровенничавшийся со мной, что тут берут на работу кого попало, не разбираясь.

– Только смотри, с начальством не заводись, – предупредил он. – Начнешь права качать – в два счета вылетишь и тебя в два счета заменят машиной – они у них всегда наготове, а ты катись, и привет.

Русский говорил совсем как парижанин – он много лет был в Париже таксистом, но погорел на какой-то истории с кокаином, его выперли в Безон[51], а в довершение всего он потерял и машину, проиграв ее в Биаррице одному клиенту в занзи[52].

Он не соврал: у Форда вправду брали всех без разбору. Я-то сомневался: беднякам вечно мерещатся страхи. Бывают минуты, когда нужда доводит до того, что душа начинает отрываться от тела. Больно уж ей в нем плохо. С вами тогда только она и говорит. А с души какой спрос?

Для начала нас, конечно, раздели догола. Медосмотр проходил в чем-то вроде лаборатории. Мы медленно двигались вереницей.

– Сложение у тебя не ахти, – констатировал санитар, окинув меня взглядом. – Ну да ничего, сойдет.

Я-то боялся, что меня забракуют, если пощупают мне печень: установить у меня африканскую малярию было проще простого. А получилось наоборот: здесь как будто даже остались довольны, что в нашей партии столько образин и калек.

– Для работы у нас не важно, как вы сложены, – немедленно успокоил меня осматривавший нас врач.

– Тем лучше, – обрадовался я, – но знаете, доктор, я получил кое-какое образование, даже медицину изучал…

Взгляд у врача сразу стал подозрительным. Я почувствовал, что опять дал маху и навредил себе.

– Здесь ваше образование ни к чему, любезный. Вы пришли не затем, чтобы думать, а чтобы проделывать те движения, которые вам прикажут проделывать. Нам на заводе нужны шимпанзе, а не фантазеры. И еще один совет. Не заводите речь о ваших интеллектуальных данных, тут есть кому думать за вас, приятель. Запомните это.

Он правильно сделал, что предупредил меня. Лучше было заранее познакомиться со здешними порядками. Глупостей у меня в активе и так уже было лет на десять вперед. Я решил вести себя впредь как послушный работяга. Едва мы оделись, нас, оробевших, разделили на колонны по одному и партиями повели к зданию, откуда несся оглушительный грохот машин. Гигантская постройка дрожала, мы – тоже, сотрясаемые от пяток до ушей мелкими толчками, потому что здесь вибрировало все – стекла, пол, металл. От этого ты сам со всеми потрохами поневоле превращаешься в машину, потому что неистовый грохот вгрызается внутрь тебя, стискивает тебе голову, вывертывает кишки и вновь поднимается вверх, к глазам, мелкими, торопливыми, безостановочными, несчетными толчками. То и дело по дороге от нашей вереницы кто-нибудь отделялся. Расставаясь с уходящими, мы улыбались, как будто все происходящее вокруг нам очень нравится. Около каждой машины оставалось по нескольку человек.

Мы все-таки старались оказывать внутреннее сопротивление: нелегко ведь отказываться от собственной сущности. Вот бы все остановить, но это невозможно – этому не предвиделось конца. Необъятная коробка со сталью словно угодила в катастрофу, и нас, машины, землю вертело вместе с ней. Всех вместе! Тысячи шестерен и прессов, никогда не опускающихся одновременно, бились друг о друга со стуком, подчас настолько сильным, что вокруг на мгновение возникала даже некая одуряющая тишина.

Вагонетка, груженная какими-то железками, сторожно пробирается между машинами. Посторонись! Дорогу! Дайте этой истеричке сделать очередной рывок. Хоп! И вот уже дребезжащая маньячка прыгает дальше меж приводных ремней и маховиков, везя людям очередную пайку рабства.